Один день

Наташа. 2:00

Туман. Белая липкая масса. Тени. Мечутся.
-Странно?! И страшно немного.
-Где это я? Наверно что-то случилось?! Но что?!
-Не помню! Хочется плакать от обиды. Кто-то меня обидел.
Почти ничего не помню, кроме страха. Но страх был.
Сейчас только кайф. Еще не «отпустило». «Вмазалась» я, напоследок, от души. «Максимка» ссука…. Всегда была ссукой, ей и осталась. Сдала меня, как билет, на вчерашний поезд. Кобыла Пржевальского. Обыск. ИВС….
А еще «семейница».
Тени. Не ясные, но до боли знакомые тени, из прошлого. Коренастые и уверенные в себе. Наглые и напористые. Широкоплечие тени.

Кто-то трогает моё лицо. Мягко и нежно. Влажным языком.
Я сплю? Я сплю! Это был все тот же сон! Фффуххх…. Как хорошо, что это всего лишь сон.
Мягкая, пушистая лапка, нежно бьет меня по щеке.
-Играется гаденыш. Тишка! Котенок.
Запах прокуренного и затхлого помещения. Открываю глаза.
Я в камере. Тюрьма.
-Опять этот кошмар. Часто сниться, как меня закрыли три месяца назад. Осматриваюсь по сторонам. Все как обычно. Толкотня, «варят чиф», беседы, «разборки» и прочий быт тюремной жизни. Еще один день. Вернее ночь. Здесь вся жизнь проходит ночью.
Котеночек, которого я приютила, лизал мою щеку. Затем отстранялся, смотрел на меня большими и удивленными глазами. Круглыми, как копеечная монета.
Мне его подарили. «Босячий подгон», что бы было, о ком заботится.
-Маненький мой. Тишка.
-А что ему? Ему, тюрьма,- дом родной. Он здесь родился и вырос. Кормят, поят, обогревают и балуют. Ему тут хорошо, не в пример многим. А выпусти его на свободу…. Погибнет! Не умеет он там жить. Не приспособлен абсолютно. А тут все родное. И стены, и люди. На свободе ему не выжить. Большой и страшный мир. Машины, собаки, холод и голод. Повезло ему, что ко мне попал. Маненький мой киська!
Наконец-то это долгожданное утро! Домой! Собрать вещички и к мамочке с дочкой!
В тюрьме, я конечно, как птица в небе, но свобода, это совершенно другое ощущение.
Свобода, это небо над головой. Это деревья и чистый воздух. Это возможность побыть одной. Совсем одной. Свобода, это пространство. Все то, что перестаешь замечать и считаешь обыденным! Еда и напитки. Какие хочешь. Куда захотел, туда и пошел! А не как трамвай, по одному маршруту.
И у меня есть шанс уйти на волю. «Соскочить» с огромного срока в двенадцать с половиной лет!
Просто мысленно представить, что со мной произошло за двенадцать с половиной лет…. Половина моей жизни. Вечность!
До сих пор не верится?! Но от этой мысли радостно. От одной этой мысли становлюсь шальной, и губы сами растягиваются в идиотскую улыбку.

Два дня назад неожиданно приехал адвокат.
Камера моя «три», в которой я сидела в этот раз, находилась прямо напротив следственной комнаты. Комнаты куда приезжают адвокаты, «следаки», что бы встретиться с подследственными и осужденными.
Утром, меня неожиданно «выдернули» из камеры. Дежурный — «дубак», который ходит по «продолу», как обычно, громыхнул по «роботу» ключами и выкрикнул.
-Брякунова. К тебе приехал твой адвокат. Пять минут на сборы!
-Неожиданно! Что- то случилось?!
В воздухе повис страх и напряжение. Множество лиц повернулось ко мне. В глазах разное. От ужаса, до интереса.
-Явился, не запылился. Странно?!
Неприятно засосало под ложечкой и свело желудок.
Как обычно, думалось в первую очередь, о плохом. Уж такое тут место. Не хорошее.
-Как камень проглотила. Ненавижу это ощущение. Ноги, как ватные. Что ему от меня нужно?! Ладно. Главное сейчас не «гонять», сейчас все узнаем.
«Дубак» двинулся дальше по «продолу».
В камере повисла гробовая тишина, все замолчали. В каждой женской камере «своя постанова» и свои «понятия», всё зависит от того, кто старший в камере, кто «грузится» за всё. В нашей камере обычно было дружно и весело, и, не прошло и десяти секунд, как все обрадовались, стали шутить и подбадривать.
-Манюня! Он тебе наверно носки теплые привез.
-Ага. И фуфайку на меху, чтоб за двенадцать лет не замерзла.
-Может замуж позовет? Он у тебя как? Смазливенький?
-Эххх…. Мужичка бы! Я и на адвоката согласная!
Девки со мной сидели прикольные. Многих я знала уже давно, еще по первым, своим «ходкам».
Наша камера была самая прикольная. Смотрела за ней я. Лязгнули засовы, открылась камера, я вышла на «продол» стала лицом к стенке, руки назад. Одели наручники. Процедура применяется к «полосникам», «побегушникам», дезорганизаторам, суицыдникам. Я проходила по всем пунктам. Не раз вскрывалась, почти каждый срок. И просидела девять месяцев в одиночке за дезорганизацию. Это у меня с «малолетки», постоянно ищу справедливости, за что и «попадаю».
Ненавижу беспредел! Беспредел, это зло!
«Закрыли в стакан»- железная камера, где может поместиться пару человек. Оттуда я услышала, как из соседнего стакана кричат нашу камеру, меня.
Эхо разнеслось по всему «продолу». Это был Хаваш , его только что вывели от адвоката и он радостно орал, во всю мощь своих легких. Орал, забавно коверкая русские слова.
Манюн! Тебе скинула девят лет!!!
Ты что молчиш? Не рада?
От неожиданности я вздрогнула. Голос Хаваша я узнала с первых звуков. Я немного помолчала, «поугорала», про себя, над ним.
Ну ори, ори… Друг, не русский. Врач,- стоматолог. Интеллигент.
С Хавашом, я дружила. После того, как он узнал, что «сдала» его не я, а Юля, мы стали с ним тесно общаться на тюрьме, через «малявы». Он знал о моем большом сроке и диагнозе и всячески «грел» меня и морально поддерживал. «Загонял» лекарства. Через своего, родного брата, который был дома на воле, «грел» маму и дочку. Интеллигент, одним словом. «Типус» он был прикольный и постоянно отпускал веселые шутки «в тему». Ему нравилось веселить народ.
-Ты не думай, что я толко сдаматолог, я виду и ещо лэкарство от ВЫЧа прыдумаю!
Хаваш продолжал орать.
-Что думаэш шучу? Нет Мануна. Правда такая. Пой пэсня. Домой поедеш!
-Вот «гонит»,- с усмешкой, подумала я. — Нереально! Как в этот бред можно поврить?!
Но искра, почти пылинка надежды, заискрилась внутри. Мысль о свободе. Образ неба и пространства. Мгновение, как взмах крыльев. Страшно верить и «обламываться».
-А, что если, правда? Нет! Не может такого быть! Таких чудес на свете не бывает!
-Спасибо брат за добрую весть, — крикнула я, — но такими вещами не шутят.
Я начала раздражаться. Я не хотела и не могла поверить в такой «расклад».
По «стакану» стали стучать.
-Переговариваться запрещается – спокойно, в силу профессиональных обязанностей, сказал «дубак».
-Да ладно, кончай пургу мести! Не видишь, с братом общаюсь. Сам понимаешь, на разных «продолах» сидим. А тут такая возможность «потрещать».
Из – за двери донесся спокойный и размерянный голос.
— Манюнь. Ну, ты же знаешь? Что режим отдел весь рядом, ну и меня «вздрючат», по первое число. Тебе потрещать, а мне после отвечать.
Грубить он мне боялся, так как знал, что я пользуюсь поддержкой «людей».
Пять минут проходит в тягостном ожидании. Меня выводят к адвокату. О чем только не передумаешь за пять, долгих минут. Все- таки время может «шевелить поршнями» с разной скоростью!

Саня. 10:51

Этот день начался с солнца. Яркое и холодное, оно прокалывало лучами тюль насквозь и наполняло комнату, белым светом. Еще до того, как я открыл глаза, я ощущал его. Свет был матовым и ярким, как освещение в операционной. Он растворял веки.
Я лежал и впитывал его. Было радостно, как бывало радостно в детстве, в выходные, когда не нужно было иди в школу. Весна.
Как все — таки хорошо, что меня больше «не кумарит»! Я выспался. Мне не нужно «подрываться» с низкого старта и бежать, искать себе дозу. Не нужно думать, где и что украсть? Не нужно гадать, у кого взять героин. Я могу просто лежать в теплой постельке и наслаждаться ленью.
Забытое за зиму жужжание заставило меня, удивленно, открыть глаза. Муха! Большая, зеленоватая, с перламутровым отливом, навозная муха. Муха билась в стекло, натужно жужжала, как бомбардировщик, пытаясь пройти через эту прозрачную стену.
- Бедная, глупая муха.
Ей непонятно наверно, что происходит. Она видит свободу. Огромный, безразмерный мир за окном. Видит его всеми своими многочисленными ячейками глаз. Ей нужно туда! Но эта преграда была непреодолимой. Хотя форточка была приоткрытой. Стоило только подняться чуть выше. Совсем чуть-чуть, по человеческим меркам. Проскользнуть в щель, и вылететь на свободу! Буквально полметра отделяло муху от заветной свободы, но она продолжала тупо и глухо стучать в стекло своей головой. Пару раз, она улетала в комнату, кружила вокруг лампы, и резко пикировала на окно. Она набирала скорость и натыкалась на все то же препятствие. Оглушенная ударом, муха, на какое то время теряла сознание и падала на подоконник, без признаков жизни. Через долю секунды, приходила в себя и драма повторялась в той же последовательности. Она не понимала и поэтому была обречена. Она предпринимала одни и те же действия и ждала другого результата. Результат был прежним. Разгон. Удар! Подоконник…..
- Глупая муха. Весна. Жизнь. А она, по своей тупости, умрет в двух шагах от свободы. Да и черт с ней!
Мне надоело наблюдать за ее возней и я сосредоточился на своих ощущениях Чувствовал я себя не очень хорошо, было тревожно. Тревога, мой вечный спутник и злой гений.
-Неопределенность и тревога.
Определил я, про себя, свои чувства. Привычка проводить мысленно самоанализ была вбита в меня, как сваи в землю, за сорок пять дней, проведенных в реабилитационном центре. И, эти сваи, были фундаментом, на котором, я в дальнейшем должен был выстроить здание новой жизни без наркотиков.
- Что ты сейчас чувствуешь?
Огромное количество раз отвечал я на этот вопрос своим консультантам и психологам. Это первое, с чего началась, реабилитация.
С осознания и определения своих чувств. С налаживания контакта с самим собой, через понимание этих сигналов души и психики. Каждый миг, моего бренного существования, я реагировал. И если внимательно прислушаться к себе, то можно понять, как и на что отзывается мое тело и чувства.

В голове возник образ И.Ю. Психолога из центра реабилитации. Она читала лекцию. «…Из чего состоит сигнальная система человека? Из внутренней установки и внешних обстоятельств! И в результате суммирования этих двух компонентов и возникают чувства человека. Человек это целостная система, состоящая из биологической, психологической, социальной и духовной составляющих. И если вы не понимаете, что чувствуете, в данный момент, то обратите внимание, что делает ваше тело. Сжаты скулы и кулаки? Возможно это злость или напряжение. Участилось сердцебиение? Это, скорее всего волнение. »

-Нужно вставать.
Подумал я и остался лежать в постели. Мне некуда было спешить. Все осталось в прошлом. Передо мной стояла самая трудная задача, которая выпадает на долю человеческого существа. Передо мной был огромный выбор, и его необходимо было делать осознанно и ежеминутно. И проблема была даже не в том, что бы выбрать какую то одну дорогу из миллиардов предложенных. Весь ужас выбора был в том, что, выбрав одно, я неминуемо отказывался от всех других вариантов. Если я сосредотачивал своё внимание на острее этого, то бремя свободы лишало меня каких либо сил действовать напрочь. Выбор подразумевал ответственность. А это то, чего я избегал с детства. Как наркоман старается избежать «ломки», как вор -»оперов». Менять жизнь было страшно. Головой я все понимал. Но старый образ жизни, хоть и доставлял боль и неудобства, был проверенным способом существования. Я бы и хотел жить по-другому… Н, я не умел! Не умел, да еще и разучился за годы употребления. Я просто не представлял, что это такое?! Жить трезвым. Может, кто другой и может…. И, я видел этих людей. Но я?! Это вряд ли. Слишком далеко все это зашло. Хотя попытаться и попробовать можно.
Потребовалась воля, чтобы преодолеть свое сопротивление и оторвать свое тело от кроватки, резко скинуть одеяло и сесть в кровати, опустив ноги на пол. Ощутить твердую почву под ногами. Контакт с полом давал, хоть какую то возможность почувствовать стабильность.
Жизнь для меня была непрерывным усилием воли. Борьбой с самим собой. За тринадцать лет употребления я отвык напрягаться, отвык преодолевать житейские будни…. Естественно я ежедневно все это проделывал, но в той, старой жизни, это было постоянным забегом на стометровку. Открыв глаза, подгоняемый страхом надвигающихся неминуемо «кумаров», я рвался с места к финишу. К той черте, когда я смогу ощутить в ладони приятную тяжесть «веса», когда наступит миг высшего блаженства и «разлом», в сотни раз приятнее любого оргазма, унесет в небеса мое тело и душу.
Но все это было в далеком прошлом. Последний год своего употребления «кайфа» не было, я просто «лечился». «Вмазывался» лишь, для того чтобы не текло из меня, как из продырявленного! Чтобы не слезились, по стариковски глаза, чтобы не бежали сопли в два склизких непрекращающихся ручья, чтобы не приходилось напрягать анус из-за поноса. В, страхе, напрягая «булки» и ежесекундно боясь жидко обосраться. Чтобы не чувствовать этот неперевариваемый камень в желудке и разрывающую нервозность. Чтобы найти в себе силы и просто почистить зубы и помыть лицо. Чтобы перестать чувствовать этот всепроникающий, животный страх.
Воспоминания последних дней употребления несколько взбодрили меня.

Наташа. Два дня назад.

Захожу в следственную камеру, снимают наручники, охранник выходит. В следственной светло и прохладно. В кабинете стоит массивный, деревянный стол и, такой же стул, привинченный к полу. Два больших окна с решёткой, через которые видно тюремный двор. В отличии от многих тюрем, в нашей стены не были такими страшными и колючими. «Шуба» на них отсутствовала. Адвокат, молодой и неопытный, который обещает раз в десять больше, чем может сделать. Чем меня и подбешивает. Встретил меня радостной и тридцатидвухзубой улыбкой.
- Гыыыыы.
В этот раз, глаза он не прятал, как на суде. Смотрел честным и преданным взглядом. Весь его вид прямо кричал о победе!
-Ну вот! Ты же видишь! Я сделал, что обещал!
Сажусь на стул и от напряженного ожидания, крепко сжимаю, пальцы рук, в кулаки. Молча смотрю на него. Думаю. Наблюдаю.
-Ладно, не буду ему грубить. Месяц не приезжал — хотя обещал.
Здесь он попытался обнять меня, как родную сестру, но, увидев мою реакцию, «обламался» и, растерявшись, промямлил.
-Дай, я хоть тебе руку пожму, поздравлю.
Но видимо понял, по моему недоверчивому взгляду, что не стоит этого делать. Я находилась в таком состоянии, что все его «базары» меня мало трогали, так как впереди был еще один суд, да и срок уже был не малый.
Он торопливо, явно оправдываясь, начал говорить.
Как я и обещал, Наташа, тебе скинули 9 лет!
Он выжидающе смотрел мне в лицо. Не дождавшись никакой реакции, продолжил.
– Тебе поменяли режим, и ты попадаешь под амнистию. Так что собирайся домой!
Почти перешел он на щенячий, восторженный визг. Он явно ликовал, от осознания своей крутости. Я знала, что амнистия была реальная. И по законодательству, любой амнистированный должен быть освобожден в течении сорока суток.
Я сидела с каменным лицом, было страшно пускать надежду внутрь себя. Знала, что впереди суд по второй «делюге».
Слышишь? То, что ты мне сейчас тут «паришь», вообще меня «не греет». Не «впаривай мне эту шнягу». Понимаешь? Какой, нафиг, домой?! Это ты сейчас соберешься и поедешь домой! А у меня еще будет суд. Я же тебя просила, до второго суда не писать никаких «касух». Нужно после писать было. И вся их доказательная база рассыпалась бы нафиг.
Дело второе, шито, белыми нитками. Ну, что ты за урод, бля! Ты же мне все «обломал»!
Да ты что, Наташа? Я общался и со следователем. Дело закрыто и через сорок дней ты будешь дома! Я тебе говорю! Значит так и будет.
Точно? Что-то, как – то слабо вериться… Ты же меня опять обманешь.
На этот раз все точно! Я бы иначе и не приехал. В этот раз, все у нас получиться. Домой! Домой! Ну, зачем, мне, — тебе врать то?! Хотел тебя обрадовать, вот и приехал.
Я, из подлобья, наблюдала за этим арлекином и его ужимками.
- Чёрт – чертом. Вот мама глупая. Где она его нашла?
Страх не уходил, но его стало меньше. Сомнений было много, но появилась слабая надежда. Надежда на хороший поворот событий, осторожно и не спеша, начинала просачиваться в каждую клеточку моего сознания. Сами по себе потекли слезы. Я сидела и смотрела, поверх его головы, на тюремный двор, на его цементные стены и пространство между двумя корпусами тюрьмы.
-Неужели это реальность?! И я буду дома со своей семьёй? Не будет вокруг этих проклятых решёток, наручников, конвоя и этапов и лагерей.
Мысли кружились в голове и я, всем своим существом, уже была дома. Рядом с дочуркой и Саней.

Саня. 11:02

Сквозь закрытую дверь донеслась трескотня дверного звонка.
- Явно не ко мне. Никто не мог знать, что я приехал.
Чувство тревоги не проходило. Теперь для меня опасность представляло все, что, еще пару месяцев назад было простым и знакомым. Я был один на вражеской территории. Возвращение домой, было, ошибкой. Глупой и неповторимой ошибкой. Я знал, что продержусь один не долго. Не было во мне сил, чтоб держаться. Да и сам процесс терпения, при наличии запущенной наркомании, глупость несусветная. В борьбе с зеленым змием всегда побеждает зеленый змий!
Только здесь, в квартире матери, в месте, где я вырос, было, более-менее безопасно. Здесь никто не мог мне предложить выпить и «раскумариться». Я чувствовал себя четырнадцатилетним школьником, еще до первого своего употребления. Как будто не было тринадцати лет поглощения «доз» и «раскумарок». Не было ни подвалов, ни дурдома, ни кайфа, ни боли с безысходностью. Не было многочисленных «передозировок», проблем с «операми», не было похорон и смертей вокруг…. Ничего, что составляет жизнь обычного уличного «торчка». Я был двадцатисемилетним младенцем, вдруг вынырнувшим из глубин полукриминальной среды во взрослую, непонятную жизнь. Моя жизнь заморозилась. Физически, я был мужчиной двадцатисеми лет, но психически и эмоционально, так и остался подростком. И пока мои сверстники решали, какие то абсолютно чуждые мне, взрослые дела, я «торчал» и пил. Тринадцать лет своей жизни я провел в анабиозе. И вот теперь меня растормошили. Я, как блудный сын, вернулся в реальность. Жизнь мне оставили, а что с ней делать и как обходиться с проснувшимися чувствами, объяснить забыли.
Все было предельно просто. Я не знал, как жить! И никто вокруг меня не понимал это с такой ясностью и четкостью, как я сам. Пугающая и давящая реальность.

«…Шаг за шагом, вам прийдеться научится жить, без наркотиков. Без этих костылей, которые давно перестали помогать. Программа 12 шагов, это не просто программа выздоровления. Не просто поэтапное освобождение от химической зависимости. Не просто программа духовного, физического, социального и психического роста личности.
Это целостное, сформированное мировоззрение! Совокупность коллективного опыта выживания, в мире, ориентированного на употребление химических веществ…».

Образы консультантов меня просто преследовали, как неумолимая совесть.
Вечный сюжет. Он потерял память и забыл, кто он и какой он. Знакомая с детства ситуация. Г.Уэлс. Том 13. «Когда спящий проснется»?
Я проснулся и стал чувствовать. Чувств было много. Очень много! И они были разными. Они не текли, через меня и моё сознание, подобно спокойной и полноводной реке. О чувстве спокойствия и уравновешенности я знал, чисто теоретически. В основном это были эмоциональные качели. Вверх. И резко! Внизззз… Из эйфории в отчаянье! Из приподнятости в тоску! От надежды, в панический, животный страх. И попутно тысячи оттенков. Спутанность и неопределенность. Хаос.
Сжаться бы в комочек! Закрыть уши и глаза, спрятаться и лежать.
То ли дело до центра. Раньше я, в основном, находился в двух состояниях. Плохо и хорошо. «Прет» и «кумарит». Пьян и с похмелья. «Убитый» и «шняга полная». Никаких полутонов и оттенков. Только две крайности. Предельно просто и понятно. Я существовал отдельно от своих чувств. Я предполагал, что они есть, но какие они и как называются, совершенно не знал. Я был практически глухим и слепым эмоционально. Чувства заменили мне, мысли и инстинкты. Интуитивно я всегда догадывался, что нужно делать. Мне повезло, что я доверял своей интуиции. Способность понимать себя не развивалась, но организм, по видимому, так хитро задуман и устроен, что когда не развивается одна из его частей, то более интенсивно развиваются другие. В моем случае,- интуиция и способность сопоставлять самые незначительные факты, знаки и совпадения. Я доверял им, как слепой, собаке-поводырю. Никто и никогда до центра, ни дома, ни в школе не говорил мне о чувствах. О, их важности и значении для выживания человека. Так я и рос, опираясь на мысли и ощущения. И когда мне было хреново, я не понимал, что со мной и из-за чего мне так отвратительно. Способность анализировать и накапливать опыт была не развита. Возникало желание что- то сделать и я, особо не задумываясь, делал это, не взирая на опасение и тревогу. Не взирая на голос разума. И только после совершения поступка я начинал анализировать. Зачастую сожалея о действиях и мучаясь неудовлетворенностью. Все это отягощалось беспробудным и систематическим употреблением. Я не был хозяином своей жизни. Сиюминутные желания и прихоти владели мной целиком и полностью. Были, конечно, незначительные просветления и попытки начать с понедельника «новую жизнь»…. Так у кого их не было? Обычно, вляпавшись в очередное говно и брезгливо вытирая ножки о травку, я начинал сожалеть и мучаться всеми этими бесчисленными…..
-Ну, зачем я это сделал? А вот если бы тут я сделал по другому! Вот бы….. Нужно было…. Если бы было можно все начать сначала….
Бесконечная жвачка, как последствие не правильных выборов. Ошибок и промахов.
-Ладно. Хватит! В конце концов, это был тоже опыт! Просто опыт. Если воспринимать прошлую жизнь именно под таким углом, то мне становилось значительно проще и спокойнее. Ошибки нужны, чтобы не повторять их. И я, по сути, тем и отличается от здравомыслящих людей что, не взирая на боль и последствия от употребления, не прекращает употреблять. Только сильная, невыносимая боль, боль, перекрывающая все воспоминания о кайфе, могла заставить меня добровольно прекратить употребление.
А боли, за тринадцать лет, накопилось предостаточно. Руины окружали меня со всех сторон. Я изначально вел маргинальный и скотский образ жизни, но это было бравадой и показухой. Романтика окутывала всю эту грязь и вонь. А вот когда я с головой окунулся в эту парашу, да еще и, хлебанув ее, стал в ней тонуть, тут то и стало приходить понемногу осознание. Я устал до предела, быть усталым, до предела.
Я чувствовал себя полным идиотом и дураком. Я не умел думать заранее, взвешивать за и против, и делать осознанный выбор. Как дешевая и простейшая амеба, я реагировал на раздражители, не думая, не осознавая, не понимая смысла и цели поступка. По большому счету я не жил, я существовал.
Жизнь моя полностью зависела от внешних событий и обстоятельств. И позиция жертвы меня вполне устраивала. Не нести ответственности ни за что, это и была для меня свобода. Побочным эффектом, такого образа существования, был развившейся, со временем, комплекс неудачника. Полное неверие в свои силы и цинизм, возведенный в закон. Не способность что-либо менять и прилипшая маска «потерпевшего» по жизни. В принципе
Звонок не переставал выдавать противные трели. Я услышал, как мать открыла дверь и кого-то впустила в квартиру.
-Кто бы это мог быть?

Наташа. Тот же день, два дня назад.

Вернули в камеру. Все были в шоке.
-Офигеть Манюня! Такое стрельнуло!
-Поздравляю! Вот ты везучая!
-Фартовая ты!
Сама, я была оглушена и находилась в ступоре. Всё вокруг, стало двигаться медленно и плавно. Восприятие действительности исказилось и поплыло.
-Я уже смирилась, что мне суждено сдохнуть в этих стенах. Именно сдохнуть, умирают на свободе, а подыхать значит в этих цементных стенах, не видя неба, звёзд, деревьев и чистого, свежего воздуха.
Свобода. Воля. У этих понятий, есть свой, особый запах и вкус. Только человек, который был, лишен свободы, поймет, как они пахнут и, что это за ощущения! Пьянящий и дурманящий! Я похоронила себя заживо, зная, о том, что у меня ВИЧ, и туберкулез. Я смирилась, что буду жить по письмам. Узнавать из них, как растет Дашка, как она взрослеет и делает свои первые шаги в жизни. Говорит свои первые слова и идет в школу. Я уже себя настроила, что у нее есть папа, который полечился в Москве и больше не «торчит». Есть бабушки, и они вместе ее смогут вырастить и поднять на ноги. Так было думать легче и проще. И тут, после выстроенной, самой себе, внутренней тюрьмы, мне вернули надежду!
То же самое, я однажды чувствовала в детстве. Когда тонула и уже ушла под воду, понимая, что мне не выплыть. Отец схватил меня за волосы в тот момент, когда я, барахтаясь, под водой, стала глотать воду. Дикий ужас надвигающегося конца! И полное безмолвие. Смерть и подводная тишина. Уходящий свет, сквозь толщу воды.
Родная, добрая сила, выдернула меня с того света. Момент, мгновение и я наверху. Пытаюсь вздохнуть полной грудью, давлюсь воздухом и водой. Как рыба, нелепо открывая рот. Истерический плач и облегчение после.
Я даже не смогу объяснить, если меня сейчас спросят, что со мной происходит. Это, как заново рождаешься. Это, как заново начать чувствовать, разрешить думать себе о будущем, о доме, о свободе! Вольные мысли. С мыслей о воле можно снять табу. И не только с мыслей, но и с чувств. Можно думать про это и переживать.
-Спасибо, Тебе, Боженька!
Кто-то тряс мою руку, хлопал по плечу, целовал в щечку, обнимал.
Естественно сразу заварили «чиф», достали из «заначки» шоколадные конфеты. Которые всегда были там, на случай праздников и непредвиденных ситуаций. Так эта ситуация была действительно очень не предвиденной, то их раскупорили. Девки радовались наверно больше чем я. Многие в камере сидели по 228-ой статье. «Употребление, хранение, перевозка и распространение наркотических веществ». У половины наркоманок, в моей камере, были большие срока. И то, что мне скинули девять лет, давало и им надежду на амнистию. Надежду на «юрьев день».
-Ну, если тебе скинули, то может и мне «скостят»? У меня то срок не такой большой как у тебя.
-Может и моя «косуха стрельнет»?
Посыпались поздравления из соседних камер и от близких «людей» со всей тюрьмы.
Заработала тюремная почта. Меня просто засыпали поздравительными «малявами» и «прогонами». Словесные телеграммы, одна круче другой, выкрикивались «дорожниками». В тот вечер им пришлось попотеть. Отвечала я на них до поздней ночи. Почти до ночной пересменки «дубаков». Это было проявление уважения к людям, поздравившим меня.
-Кому же подарить Тишку? Взять его с собой? Да, нет. Не нужно. Мало ли что….

Он. 7: 40

Пииип! Пииип! Пииип! Пииип!
Серое марево сна, постепенно стало пропускать звук будильника в сознание.
-Ещё чуть-чуть бы поспать. Так тяжело работать в последнее время. Чем ближе отпуск, тем тяжелее.
-Как там в этом рекламном проспекте?
«Золотые пляжи Солнечного берега, горячее солнце и прохладное море…». Такие приятные воспоминания о Болгарии. Мы тогда были молоды. Медовый месяц. Какая она была красивая в то лето. Да и у меня живот был поменьше. А какое восхитительное бренди я там пил, в пузатеньких бутылочках! Настоящее!
Рот не произвольно наполнился слюной. Но ее было мало. Сухость и горечь во рту напомнили о вчерашнем вечере. Не открывая глаз, он протянул руку, и на ощупь, нажал кнопку на будильнике. Стало слышно шелест ветвей за окном и гомон птиц.
-Интересно, осталось ли пиво в холодильнике?! Все! Так больше нельзя! Нужно потерпеть до отпуска. Вот как теперь работать?
Будильник «запикал» вновь. Долго и однообразно. Сознание возвращалось с трудом.
- Ой, как тяжело то, в России по утрам.
Мысли были плоскими и сумеречными, как свет за окном. Он засунул его под подушку и кряхтя, поднял свое тело. Оно было слабым и дряблым. Он выпрямился, насколько смог и сел в кровати. Нащупав на тумбочке очки и водрузив их на нос, разлепил глаза. Светлее не стало. В спальне царил полумрак и стойкий запах перегара. Окно были наглухо зашторено.
-Интересно, проснулась ли уже жена?! И что было вчера вечером? Смутное ощущение чего — то противного и гадкого не покидало. Боже! Скорее бы отпуск….
Уже несколько лет они спали в разных комнатах.
Рядом мелодично и с переливами запел телефон. Он вздрогнул от неожиданности и осторожно снял трубку.
- Да. Я вас слушаю.
-Здравствуй, Александр Васильевич! Да так …. Знаешь…. Пока не пойму. А ты уже на ногах?! – восхищенно затараторил он в трубку.
-Как же, как же…. Помню. Да не беспокойся ты! Все будет в лучшем виде. Только Екатерину пришли. У нее это хорошо получается …. Обличать.
-Кстати. Когда на рыбалку то выберемся? На «Куль-Ёгане» сейчас на спиннинг самый клев! Щуки потягать. Может давай на эти выходные? Ааааа…. В Ханты- Мансийск едешь. Жаль…. Жаль….
Сын как? Да ты что?! Молодец! Достойная смена. А мой оболтус. Столько денег на него угробил.
-Ну, ладно…. Про Екатерину не забудь. До встречи Василич. Пока.
Не выпуская трубки, он набрал домашний номер водителя.
-Привет Паша. Давай, через минут сорок, чтоб был на месте. Угу…. Жду.

Наташа. 11:05

Утром меня «дернули» на этап в мой город. Я ехала домой. В автозэке я смотрела из окошечка на дома, деревья, представляя себя гуляющей по улицам с дочуркой.
Душу переполняло ликование, радость, тепло и любовь.
Я представляла, как я буду катать ее в колясочке, и она станет тянуть ко мне свои ручонки, лепетать свои милые и нелепые слова. Я увижу воотчую, как она ходит, делая свои шажочки. Увижу ее славную улыбку. Умиление все больше и больше наполняло мое сердце и душу. Я не просто представляло все это, я была там! Мысленно я была уже свободна! Как будто это все уже произошло. И вопрос о моем освобождении – дело решенное. Я представляла свою встречу с родными, мысленно рисуя картинки. Я, по обыкновению, улетела в фантазии. Мои мечты и фантазии были отдушиной в этом неприятном и ужасном месте. А что оставалось делать? Только там, я могла представить, что я счастлива. Забыться и отвлечься, хоть ненадолго. Но, как тяжело, после этого, было возвращаться в реальность! Возвращаться в эти стены. В тюрьму.
Как мамочка обрадуется мне, и я смогу обнять ее и почувствовать ее тепло. Сказать о своей любви и благодарности за заботу о Дашульке. Милая моя, родная мамочка.
Мысли плавно текли, разматывая жизнь в обратном направлении. Я плавно провалилась в пропасть прошлого.
Тюрьма. Первый суд. Ночь с двенадцатого на тринадцатое февраля. Все всплыло в памяти, как будто было вчера. Четырнадцатого должен был быть суд, по «делюге», которая была в сентябре.

Саня. 11:05

В комнату, с недовольным и брезгливым лицом заглянула мать.
-Теща к тебе. Поговорить хочет. Что-то насчет Наташи твоей.
Муха, по – прежнему, вяло пыталась пробиться сквозь окно. Уже менее интенсивно и настойчиво.
-Силы наверно заканчиваются? А жить на свободе очень хочется. Всего лишь муха. Назойливая, навозная муха. Но жить хотела и она.
Я поднялся и, надев спортивки, вышел в коридор.
-Здравствуй Саша.
С улыбкой бедного родственника залебезила теща. Вся ее манера говорить была пропитана духом, «жили мы бедно, а потом нас обокрали». Была она небольшого росточка, подвижной и живой. Суетливость, скорее всего, была следствием какого то внутреннего расстройства, чем чертой характера. Лицо ее тоже было подвижным и суетливым. Одета она была в вязанную кофту, красного цвета, черную юбку и поношенный, кожаный плащ.
-Вот Наташеньку на суд привезли, хочу Дашеньку туда понести. Дай, думаю, зайду, узнаю, может, и ты приехал.
Скороговоркой заговорила она, как бы боясь, что ей не дадут договорить.
-Как твое здоровье? Пойдешь с нами на суд? Дашенька вот немного приболела, не знаю…. К врачу пока не ходила с ней, может завтра, выходная буду….
Перескакивая с одного на другое и выплетая кружева, затараторила она. Спросонок мне с трудом удавалось следить за лабиринтами и полетом ее мыслей.
-С Наташкой что? Что за суд?
-Так второй суд. Ей же сняли по первой судимости девять лет! А теперь второй суд. Я вот ей вещи собрала. Вчера мужик, какой то принес от нее записку, что привезут их с тюрьмы.
-Когда и во сколько?
Разговаривать с ней совершенно не хотелось. Чувство вины и стыда, за свою несостоятельность в роли отца не покидало и точило, как жук-кароед, изнутри. Наташа, ее дочь, была моей женой, «соподвижником» и медсестрой одновременно. » Торчали» мы вместе.
-В два. Суд то теперь тут, недалеко совсем. Новый отстроили.
-Я приду к вам, в пол второго.
Заканчивая разговор, проговорил я и замолчал потупившись. Удерживать с ней контакт глазами не было ни сил, ни возможности.
-Я все понял, — оборвал я резко аудиенцию.
Любовь Ивановна засуетилась еще больше, переминаясь с ноги на ногу и выскользнула в приоткрытую дверь.
Мать напряженно, угрюмым лицом передвигалась по квартире. Мать мне тоже было жаль. И от этого я злился, злился и замыкался в себе. Мне нечего было им сказать. По старому я общаться уже не хотел, а по новому еще не научился.
Обещать же что то…. По количеству взятых на себя обязательств и полному отсутствию действий я бы дал фору любому депутату. Да пожалуй, целой фракции избранников народа. Поэтому обещать было нелепо и скучно. Я бы пообещал, мамуля сделала бы вид, что поверила и иллюзия была бы сохранена. Я этого не хотел. И оправдываться я не хотел, хотя умел это, как любой ушлый, пронырливый «торчок» не хуже других.
— » На ложь, двуличье и обман…. На все! способен наркоман».
Когда мать боялась, а боялась она большую часть времени, то становилась злой и ворчливой. С ней тоже немного поработали в реабилитационном центр, и она старалась, очень старалась, не «зудеть» мне над душой. Но созависимость брала верх и она невольно «вцеплялась мне в ухо» и по привычке начинала свою песню.
-Говорила я тебе….
-Ма? Может ну его нафиг? А?
-Эххх…. Сашка, Сашка.
-Не доведут они тебя до добра. Не доведут.
Укоризненно, с надрывом в голосе произносила она свою любимую фразу.
Я старался, не обращать на нее внимание. Повторяя про себя, как заклинание.
-Мама тоже больной человек, какой смысл на нее злиться. Она же невменяема. Созависимость это такая же наркомания.
Помогало это слабо, но я хотя бы отвлекался.
-Наркоматики прокляти…. Уси внукы як внукы, а цей…. Другы своих бабушек на машинах пыдвозят….
Тихой, бледной тенью выползла в коридор бабка. Была она сухой и раскоряченной. -Шутка ли сказать?! 1919 года урожая!
Лицо ее вдоль и поперек избороздили сети морщин. Пожевало ее время. Вот уже, как лет двадцать, хранились, по ночам, ее челюсти в стакане с водой, рядом с кроватью, на табуретке. Бабка потихоньку выживала из ума, и порой ее приходилось просто заставлять мыться. Единственное в чем она была сильна, так это в мелкой коммерции. Не смотря на свои годы, она до сих пор солила «огирки» и капустку, и удачно торговала ими на рынке.
-Вот откуда у меня постоянное желание начать «банчить» «гердосом». Просто у меня есть коммерческая жилка! -подумал я про себя и улыбнулся.
На рынке бабку любили. За неунываемый нрав и матерные частушки, которые она любила попеть вслух, на всю Ивановскую. Бабка раздражала меня своими, еще более однообразными и нудными, нотациями. И вызывала удивление и восхищение трудолюбием, упорством и умением выживать.
Иногда, она, раздобрев, норовила дать мне на пиво.
Пока они с мамулей делили сферы влияния на меня, я незаметно ретировался с поля эмоционального конфликта, выскользнув в подъезд.

Наташа. 11:58

Страха не было. Я была уверенна, что меня не посадят.
Пока меня везли на суд, я, в сотый раз, прокручивала в своей голове, момент моего ареста. Я вспоминала, как мыла Даньку, как ждала Саню с работы, как «варила ему раствор», так как первым делом, что он делал, когда приезжал с работы – «лечился». На тот момент мы второй год «плотно сидели на героине». Приезжал он всегда на «кумарах». Как пришла «Максимка», старая, «конченая» наркоманка. Жалко было ей отказывать. В каком бы она не была состоянии, она постоянно «конючила» ватки , или просила поделиться «парой точек раствора». В этот раз спектакль «Ой, ой! Меня так «кумарит», что просто не могу!», повторился в тысячный раз. Я с ней сидела пару раз, и никогда не отказывала. Что мне «смывки» жалко?!
Только в этот раз, сразу, после ее прихода, приехали «опера». Обыск. Понятые. Как-то сразу нарисовался следователь и тут же завел дело?! Прямо в квартире. Практически, ко мне домой приехала весь наш ОБНОН. Просто удивительно, какая я важная оказывается особа! Привели двух старушек, соседок, в качестве понятых. Нашли фольгу от пачки сигаре, в мусорном ведре, разорвали ее на квадратики и свернули из нее «Чеки», пояснив бабулькам, что вот так вот и продают героин. Высыпали на газету из сахарницы сахар песок и сказали бабулькам, что это и есть кило героина. Одна из бабушек, Санина первая учительница- Наталья Васильевна, засомневалась в этом.
Дай те-ка, дай те-ка, я попробую, что это такое?
Баджигитов, мой «любимый» «опер», который был всегда «на приколе», удивился такой прыти.
Ты что бабулька? Умрешь!
Она, полезла пальцем в кучу сахара. Лизнула палец и удивленно констатировала.
Так это же сахар?! Маруся попробуй. Это же просто сахар. Не подписывай ничего!
Бабушка вы чего? Давайте-ка, я вам помогу. Пойдемте, пойдемте домой.
Баджигит, нежно взяв её, под ручки, вывел на лестничную площадку.
-Если вы понадобитесь, мы вас позовем. Спасибо вам бабушка.
Спектакль продолжался. Вернулся Саня. Внизу его, как только он вошел в подъезд, хотели привлечь в качестве понятого, вместо выбывшей из игры бабушки. Юмористы.
Все стало ясно! Опера были злыми на меня не реально. Еще до Нового года, они приехали ко мне с предложением о сотрудничестве, и когда я их нежно послала, то Бомжигит мне пообещал, что Старый Новый год я буду встречать на ИВСе.
Дальше вспоминать не хотелось. Прощание с Данечкой, мамой и Саней.
Даньку, я вытащила из колыбельки и поцеловала. Мама плакала и причитала. Всё, как обычно. Саню «кумарило». Я видела это и знала.
-Мог ли он сейчас думать о чем- то другом? Наверно он сейчас в панике. Хотя он знает, куда я обычно прячу героин. Как только меня увезут, он «вмажется».

12:07
Машина подпрыгнула на кочке, я больно ударилась плечом о железку и вернулась в реальность.
Подъезжая к своему городу сердце, стало, бешено биться в ребра. Кровь стремилась вырваться наружу, пульсируя в висках. Тук. Тук. Тук. Я видела, как мимо окна «автозэка» проезжает мой дом. Именно так, а не наоборот. Мой мир был «автозэком», а мир за окном – экраном телевизора. Видела окна, где горел свет, я уже представила, как радуется мама, как я обниму ее и дочь. Машина остановилась у здания милиции. Открылась дверь.
- Брякунова! На выход.
Я, щурясь, выпрыгнула из машины.
-Какое яркое солнце. Ничего не видно.
Сразу стали слезиться глаза. На крыльце стоят «опера» и ехидно улыбаются.
-Веселые суки. Ну, ну…. Уродцы.
Они, как ждали меня.
-Ба! Знакомые все лица. Ну, что? Как оно здоровье?
-Сытые, довольные. «Кожурик» растолстел еще больше. Или мне кажется? Чё они ржут?! Весело им. Собаки бешенные. Да и зачем мне это понимать? Я почти свободный человек.
Свободный человек! Как это сладко и легко звучит! Теперь я не изгой общества, осужденная, не имеющая прав, а почти свободный, равноправный человек.
Мимо них, в здание ИВС, я продефилировала летящей походкой, нагло улыбаясь им в лицо. Там меня угрюмо встретили дежурные, которые за все года стали как «родные» да и знали меня с «малолетки». В этот раз, они были, какие – то не разговорчивые.
-Сильно не расслабляйся. Через два часа у тебя суд.
-Суд?!

Саня. 12 : 17

Знакомый запах и стойкие ассоциации с употреблением нахлынули и затопили меня ностальгией. С головой, окунув, меня в прошлое.
Я мысленно пробежался по этажам вспомнил все места, где можно было бы посмотреть свои старые заначки. Да вот хотя бы электрощиток этажом выше.
Вряд ли что-то там могло быть, но навязчивая идея заглянуть навалилась на меня всей тяжестью.
-Просто посмотреть. Открыть, глянуть и закрыть. И все!
- А зачем? Ну что ты себя сам «трахнуть» то собираешься. Это же просто «тяга». Болезнь «разводит».
Заговорило во мне, голосом моего консультанта Митяя, здравомыслие.
Мой родной подъезд, в котором я вырос, тоже стал чужим и опасным. Был он старым и не ремонтированным. Белые, беленные когда-то стены, были загажены. Надписями, «запятыми» от потушенных «косяков» и другой блевотиной.
Практически на каждом этаже жили наркоманы.
Я мысленно пробежался по этажам, вспоминая лица и эпизоды.
Девятый. «Шэф». Малолетка из моего подъезда. Когда то,»вмазавшись», я любил посидеть у подъезда и «понагнать жути» на них, рассказами о ужасах наркомании. «Шэф» вырос, и вот уже второй год, как сидел за убийство. «Выставляя» квартиру, порешил, не вовремя проснувшегося хозяина.
Восьмой. Леха. Год, как мертв. Передозировка. Здоровый как лось, веселый, как Олег Попов. «Перекумарив» в тысячный раз, поехал на рыбалку, и видимо прихватив с собой туда немного, умер прямо там, в палатке. За день до этого я с ним разговаривал, через дверь, его квартиры. Его закрывали дома, что бы он никуда не ушёл, родители. Он торговал, через дверь «бинтами».
Седьмой. Там жила «Жучка», а с ней, мой товарищ «Провол». Хитрый и скользкий наркоман. Ловко проворачивающий мелкие аферы, вхожий к чеченским барыгам. С простым, до невозможности лицом, бандеровского хлопца и замашками одесского еврейчика. «Жучку», родители давно увезли. Понесла она от «Провола». Аборт делать отказалась, а жить с наркоманом смысла не было. Продали они квартиру и уехали в Белую Церковь. «Провола» я давно не видел. Говорят, что он «перекумарил», устроился на работу и тихо живет и не высовывается. Даже женился.
Шестой. Как же его звали? Не то Коля, не то ,Миша… Учился с «Калибаром» и «Чубарой» в 4 школе. Тоже «торчок», как и мы все. «Варил» я у него несколько раз. Да, и на «движении» не раз пересекались.
Четвертый. «Калибар». Жалкий, худой и постоянно небритый. Весь его вид, сутулость и сухощавость вызывали смешанное чувство гадливости и жалости. Сидел он на шее у своих родителей, воровал по мелочи и брал для других. Тем и питался. Вечно на «пробивонах» и подножном корме. «Ватки», «смывки», объедки. Песик.
Третий. Я. Тихий и внешне спокойный хроник. Продуманный и добрый одновременно. Несчастное и меланхоличное, по сути, существо. Ленивое и падкое на удовольствия.
Сосед. «Радист». Хищная, прогнившая, скользкая рыбина. Учтивый, как дворецкий и нагло-въедливый, как менеджер по продажам. Жесткий и злопамятный татарин. Вор.
Те, с кем я годами кололся, воровал и пересекался на «движении». Мы все попали под ханочно-героиновый «замес» середины девяностых. Помочь нам никто не мог.
-Жаль, что тогда я не знал о программе. Да что толку сейчас «гонять» об этом?
Я стал вспоминать своих консультантов и слова Митяя : -» Тяга длиться не вечно».
» Только сегодня!». «Не гоняй»!
Скатившись по ступенькам с третьего этажа, я протаранив дверь, вывалился наружу и ворвался в весенний воздух. Отпустило. Мирные звуки улицы несколько успокоили меня. Воздух был прозрачен и свеж. Небо высоким и очень голубым. Даже тучи, обычно низкие и душные, казались уместными и невесомыми.
Мимо моего подъезда, пробегала стая бездомных собак. Разномастные. Жалкие, облезшие и свободные. Абсолютно. Единственная забота, найти, что съесть! Что-то «закинуть на кишку», и всё!
Во главе бежал кобель полукровка. Помесь добермана с чем-то непонятным. Ублюдок, аристократических кровей. Держался он уверенно и гордо. Он был старшим в их «бригаде». «Пахан». Рядом с ним, трусил рысцой, коренастый барбос, породы «Тузик». Бойцовский пес, со свалявшейся шкурой. Грязный и деловой. Остальная свора, тоже была достаточно колоритна. Сучка, бежала слева и чуть сзади вожака. Любовь уравнивала ее в правах с «Барбосом». Любовь, страшная сила.
Псы. Они сбивались в стаи и промышляли вместе. Так было удобнее, хотя приходилось делить добычу. В нашем городе всегда было полно бездомных и бродячих собак. Сколько себя помню, они были всегда. Собачья, вольная жизнь. Романтика.
Я проводил их взглядом. Интересно бы было понаблюдать за ними сутки. Или фильм снять.
Выпал, я как-то из реальности, с этими псами.
Я переключился на мысли о Дашуле.
-Какая она теперь? Ей уже… Сейчас середина апреля, родилась она в июне… Десять месяцев скоро! Вот это да!
Я, медленно, повторил эту фразу про себя. Что бы осознать этот факт и прочувствовать.
-Моей дочери десять месяцев. А я, даже не могу вспомнить, как она выглядит. Вот урод.
Вина горела в груди огнем. Стало тоскливо и больно.
Я не видел ее больше двух месяцев. В последний раз, когда я, ее, предположительно видел, я был под такой дозой таблеток, что память отказалась фиксировать нюансы этого события. Было знание, что это происходило, но подробно я не в силах был вспомнить ничего. Общая расплывчатая картинка была, мелькая перед глазами мутным цветным пятном, но лица, события…. «Смешались в кучу: кони, люди….»
Теща жила в соседнем доме. Со скоростью пули, как мне показалось, я преодолел эти двести метров вражеской территории. Стараясь не смотреть по сторонам….

Я не мог! Не мог не смотреть! Я! Автомат по поиску любой возможности и зацепки для «раскумарки». И во мне не было еще другой программы. Годы, месяцы, дни, я тренировал себя и свой нюх на поиск. Поиск наркотиков и возможности найти денег и «халявы».
Глаза автоматически сканировали все вокруг в радиусе видимого пространства. Голова крутилась, как башня зенитной установки. Взгляд простреливал пространство, в поле моей видимости. Мозг инстинктивно работал, я искал знакомых наркоманов, их лица, Даже в глазах вполне мирных обывателей я усматривал слабоуловимые, но такие знакомые признаки наркотического опьянения.
-Этот как-то подозрительно почесывается?! У этого, по-моему «зрачок сидит»?! А этот посмеивается, как накуренный.
Мозг просчитывал и отбрасывал варианты. У меня была «тяга». Нужно было признаться себе в этом. Делать этого совершенно не хотелось. Все моё существо в такие моменты орало.
- Дай! Дай дозу ссука! Ну что ты меня мучаешь?
Сознание раздваивалось, на здоровую и больную, части. Обычно, в этом месте, начиналась беседа. Внутренний диалог, между демоном и человеком. Демон побеждал всегда! Единственный способ противостоять ему, это совсем не вступать с ним в разговоры.
-Главное не начать себя «разводить»!
-Харе Кршна! Харе Кршна! Кршна, Кршна. Харе, Харе…
Я стал забивать свое сознание бессмысленными словами. Сработало.
Уже подходя к подъезду тещи, на горизонте, я увидел трех спешащих, молодых людей. Стайка «торчков» «вставших на движение». Оного из них я знал.
- Мне это не нужно. Возможно, я и «вмажусь», но не сейчас. Сейчас к дочке и на суд к жене.
Это тоже, на удивление, сработало. Я переключился на дочь, и меня незаметно «отпустило!.
Маленький, любопытный, смешной комочек. Моя доченька. Большая, забавная голова с умными и смыленными глазами.
-Явно в меня!
Уже спокойно передвигается, держась своими ручками за окружающие предметы. Когда уезжал, она делала свои первые шаги.
-Умиление, нежность, любовь — автоматически проговорил я про себя.
Теплота по отношению к ней переполняла меня. Маленький, любимый человечек. Я взял ее на руки. Давно забытое чувство близости и чего-то родного и близкого. Моя доченька.
-Дашуля. Дашенька. Даша.
Она уже пытается, что-то говорить.

Наташа. 12:10

Опять же трудно выразить словами те чувства, которые нахлынули с яростной, прожигающей, все моё нутро, силой. Рассудок не хотел ничего воспринимать, понимать и осознавать до конца. Не хотел впускать в себя новую, разрушительную информацию и осознавать крушение надежд на свободу. Жизнь, со скоростью прокалываемого героина, стала проноситься перед глазами. Только теперь картинки были не яркие и тёплые, от которых хочется жить, радоваться, любить. Теперь картины стали чёрными, холодными, как вырезки из газет. Жизнь становилась ненужной, дробилась и ломалась на куски, теряя смысл. Трескаясь и старея, она крошилась и желтела от боли. Она обугливалась и опадала желтой, гнилой листвой, превращаясь в грязь, пепел и мусор. И всё то, что рисовало, еще полчаса назад, моё воображения, стало далеким, как город Рио де Жанейро и нереальным, как гуманизм и справедливость в советских тюрьмах. Песочек веры и надежды, бесповоротно и необратимо струился сквозь пальцы. Я смотрела, как он сочиться сквозь пальцы и исчезает в пустоте неопределенного будущего. Всё разбивалось в дребезги!
Меня завели в камеру, я села на «шконку» и тупо уставилась в стену. Организм сам стал справляться со стрессом. Организм не обманешь. Слёзы сами, потекли по щекам. Мысленно я обращалась к Богу.
-За что?
Хотя ответ я знала. Когда была беременна, то почти каждую ночь молилась, просила Бога.
-Господи сделай так, чтобы ребёночек родился здоровеньким, чтобы наркотики не отразились на нем. Я клянусь тебе Господи, если рожу здорового ребёночка, то никогда в жизни не притронусь к наркоте. Ну а если притронусь, то тогда накажи меня! Забери всё, что у меня есть.
Тогда я молилась, и это было единственное, что мне помогало. Это было единственное, во что еще можно было верить, в полной безысходности и отчаянии.
В Бога. В то, что не мог отнять никто. В то, что было внутри. Моё. Сугубо личное и интимное. Молится, меня научила бабушка. Ещё в детстве.
Сама я уже не могла, ни остановиться, ни, что-либо поменять в своей жизни.
И вот теперь, сидя на «шконке», я осмеливаюсь спрашивать
— За что?
— И что ты хочешь услышать в ответ?
Вот такой диалог шёл, в моей голове, с самой собой.
-Сейчас суд и что потом?
Не хотелось об этом думать. Переключилась на то, что сейчас увижу дочку, Сашку, маму. Чувство недоумения и растерянности не проходило.
-Как же так?! Как же так?!
Тупо повторяла я про себя.
Той щемящей радости, тепла и любви, не было. Боль, как бронированная стена, не пускала в меня ни тепла, ни любви. Ни о чем другом, кроме боли и разочарования я думать не могла. В голову пришла дурацкая мысль.
-Нужно сделать все, что бы они от меня отвернулись и вообще забыли о моем существовании.
В этот момент мои размышления прервало лязганье ключей. Страх, ужас, сковал всё моё тело. Ощущение было, что иду не на суд, а на расстрел. Туда, где мне ампутируют надежду на свободу и отрубят всякое будущее. Помиловали, а потом вдруг передумали и решили расстрелять. Такое сравнение пришло в голову, когда ехала в «автозэке» на суд.

Саня. 13:45

Без пятнадцати два мы вышли.
Суд действительно оказался недалеко.
Новое евроремонтированное здание. Большие и зеркальные окна и серая строгость бетона, слегка разбавленная отделкой из гофрированного алюминия. Теща прошла внутрь, а я остался покурить у крыльца.
Весна чувствовалась во всем. У крыльца, пытались вжиться в песок и торф, десяток березок. Жалкие и сухие, вырванные из родной, таежной среды, они смотрелись здесь, как кресты на кладбище. Странно было видеть, что на некоторых из них распустились маленькие, нежно-зеленые листочки. Жизнь побеждала смерть.
-Забавно.
Вспомнился кадр из фильма Шукшина, » Калина красная»….
Здание суда изнутри было просторным и светлым. Сам зал находился на втором этаже. Ряды кресел, как в кинотеатре, трибуна на возвышенности для обвинителя и адвоката. Для общей картины не хватало только номерков на креслах и билетов на представление. Окна были большие. Через них отлично просматривалась улица. Там, что-то строили.
Народу было не много.
-Кто эти люди?! Непонятно.
Я, с тещей и Дашулькой сел почти в последний ряд. Жаль, что не было ложи.
-А вон видишь наш адвокат, Валишин. Обещал сделать все от него зависящее.
Сказала Любовь Ивановна, показывая на него пальцем.
Молодой и кучерявый татарин с подвижным и тонким телом в, средней паршивости, костюме. Адвокат он был не очень. Я знал, что помочь он ничем не сможет, и не воспринимал его как серьёзную помощь. Больше он походил на выпускника школы и не внушал, ни опасений, ни уважения.
Слева от нас прошли и сели в первом ряду свидетели. Нартин и его товарищ. На меня с тещей они смотреть стеснялись.
Дело в принципе было шито белыми нитками. «Операм» дали задание, они его выполнили. Приняли в подъезде двух «торчков» с героином, отвезли в отдел, «пустили под пресс», они ее «сдали». Обыск и поиск дома героина, нашли какие то целофанки, пригласили понятых и «закрыли». Суд по первой «делюге» должен был быть 13 января, а второе дело состряпали 12 января. Я и глазом тогда не успел моргнуть. Так лихо разворачивались события!
Сейчас чувств не было. Я не хотел ничего чувствовать.

Наташа. 13:51

Суд проходил в новом, свежеотремонтированном здание. Поднимаясь по лесенке, увидела маму и дочку с Саней. Сердце бешено забилось, охота была обнять их. Родных, милых, любимых, хотя бы на секундочку. Но рядом был конвой, на руках были наручники. В горле стоял душащий комок из невыплаканной боли, не выраженной агрессии на несправедливость и вранье адвоката. Злость на себя и судьбу. Комок давил на кадык почти физически ощутимо. Глотать и дышать было трудно. Делая глотательные движения, я как будто хотела пропихнуть в себя новую информацию. Новую, безжалостную реальность. Тело и сознание не хотело принимать эту информацию в себя целым, не пережеванным и не переваренным куском.
-Толька бы не зареветь! Не нужно, чтобы «мусора» видели мои слёзы и радовались!
Меня завели в помещение, где находилось две клетки. Как я после поняла, это комната, куда закрывают осужденных перед судом и выводят в перерыве. Пока шла подготовка к суду, внутри меня шли приготовления, к новой реальности. Но надежда не торопилась покинуть моё сознание. Она теплилась, как огонек, в потухающем костре. Под толщей пепла из разочарования и рухнувших иллюзий.
Но чуда не произошло. Пришёл конвоир и залил водой мой уголек. Плюнул в костер.
-Пошли. Пора.

Саня. 14:07

Слева у самой сцены, за деревянной решеткой, был отведен загончик для конвоиров и подсудимых. Где-то в той стороне, я пропустил этот момент, открылась дверка и ввели Манюню в наручниках. Выглядела она необычно. На дворе был апрель, а «закрыли» ее 13 января. С тех пор мы и не виделись. Черная стрижка «карэ», кожаный пиджак и высокие кожаные ботфорты. Для общего образа «мурки» не хватало пары пулеметных лент и деревянной кобуры с «Маузэром».
-Поправилась и раздобрела.
Чуть больше трех месяцев я не видел своей жены.
-Возможно, я впервые вижу ее трезвый и «чистой», за последние пару лет. Красивая и наглая.
-Умиление, нежность, ностальгия и «тяга». «…Здравствуй моя мурка, здравствуй дорогая…. Здравствуй моя мурка и прощай….»
Сколько раз я представлял, как будет проходить эта встреча. Мысленно рисуя картины и вкладывая реплики и слова в уста героев. Нас разделяло метров двадцать, я молча смотрел на Манюню, как Штирлиц в кафэ «Элефант» на свою жену. Мы обменялись улыбками и оценивающими взглядами. Манюня держалась с апломбом. Вид у нее был, вызывающим и безразличным одновременно. Вызов, в виде безразличия к происходящему.
Я остался сидеть, а теща, взяв у меня Дашу, пошла к клетке. Дашка беззаботно крутила по сторонам головой и норовила вырваться из плена бабкиных объятий. Теща подошла с ней ближе к клетке. Манюня держалась из последних сил. Тоска! Боль! В глазах. И улыбка, похожая на оскал раненого зверя.Мне стало невыносимо смотреть на это. Все внутри меня закричало!
-Нет! Это не может быть частью моей жизни! Это просто такое кино. Я здесь ни при чем! Как же так все вышло?! Моё «Я», продолжало отрицать реальность и разум, с трудом, уступал свои позиции осознанию нового, болезненного положения дел.
Беззаботная улыбка растянулась на личике Дашеньки. Она смеялась и что- то лепетала на своем языке.
-Гууу. Баляка. Покамака.

Наташа. 14:06

-Осужденная! На выход. Все уже собрались.
Опять этот ком в горле, слёзы близко подкатили и готовы были вырваться наружу, потоками неудержимых рыданий. Мне, с трудом, удалось собраться и сдержать их усилием безразличия и злости. Дикий страх сковал все тело. Озноб. Дрожь. Сильная и неприятная дрожь. Тело стало сотрясаться от нее.
Дальше все, как в кино. Захожу в зал. Заводят в клетку. Мама приближается с Дашулькой ближе. Начинается суд. Я не слушаю, что говорят. С самого начала суда стала ясно, что опять спектакль продолжается. Всё уже давно решено. Смотрю на Дашулю, Сашку, маму. Смотрю и запоминаю родные личики, стараюсь насладиться последними минутами проведёнными вместе. Мысленно прощаюсь с ними.
-Прощайте мои милые и родные. Как жалко себя.

Саня. 14:18

-Встать! Суд идет!
Конвоир мягко попросил тещу не подходить ближе. Дашка не понимая вертела головой и тянула ручонки к Манюне.
Мы встретились взглядами. Горечь и страх застыли в ее глазах. Стало еще паршивее, а мои губы машинально растянулись в циничном оскале-улыбке.
В моей голове зазвучал ее голос.
-Сашенька я хочу домой! К тебе, Дашеньке и маме! Забери меня отсюда!
Я почувствовал острый приступ бессилия. Я ничего не мог изменить в этой ситуации. Ничего! Непроизвольно я покачал головой и потупился.

Наташа. 14:24

Я сидела, тупо смотрела перед собой. Голоса судьи, свидетелей, какой – то женщины, со стороны обвинения, речь адвоката, все слилось в один сплошной гул. Я не понимала, что они говорят, и чего хотят от меня. Я погрузилась в прошлое. Оно тянуло и звало меня.
-Героин. «Вмазаться» и забыть обо всём. Вот я чего хочу!
«Вмазаться». А что потом? Опять возвращение в реальность! Нет! Наркота и так многое забрала, а вернее я сама всё отдала и променяла. Кайфа не хочу!
Мысли пробегали в голове спокойно и не принужденно. Легко. Не знаю, каким чудом я осталась жива после «кумаров». Отказывали все внутренности, а порой казалось, что я их видела. В камере не было ни одной стены, об которую бы я не билась головой. Бедные сокамерницы! Помучились они, со мной, не реально. Из глубин памяти на поверхность, как куски потонувшего корабля, после кораблекрушения, стали всплывать воспоминания.
Отказывают почки. Они и так у меня отбиты добрыми дядями милиционерами в четырнадцать лет.
-Всё подыхаю!
Девки вызывают, через «мусоров», машину скорой помощи. Приехала она на удивление быстро?! Меня вытащили, на каком-то одеяле, в следственную камеру. Осмотрели.
-Ёе в больницу нужно срочно! Может умереть, если почку не подключить исскуственную.
Дежурный скептически посмотрел на врачей.
-Да у нее просто «ломки». Наркоманка. Вы, на руки ее посмотрите. Врачиха брезгливо, одёрнула руки. Стало обидно и стыдно. Мысленно, я представила, как я выгляжу после трёх дней жёсткой «ломки». Скелет, обтянутый кожей. Потная, грязная, вонючая. Лежу на цементном полу, меня вырвало прямо на врачиху. Стало сводить судорогой ноги. Поставили какой-то укол, затащили в камеру. Боль потихоньку утихала, а вот состояния омерзения, неприязни и брезгливости к себе не проходило. При «ломках» физическая боль смешивается и с душевной болью, и, с психологической. Болит и страдает не только тело. Вырвало меня желчью, не только оттого, что желудок перестал работать. Меня вырвало от осознания своей некчемучность и мерзости.
В тот момент у меня в сознании закрепилась новая ассоциация с наркотиками. Теперь, когда, откуда-то из животных глубин появляются воспоминания и мысли о наркотиках, я автоматом, чувствую омерзение.

Екатерина. 13:52

Она опаздывала. А на это заседание опаздывать было нельзя!
-Ну, давай Алеша! Давай миленький! С меня Васильич стружку снимет, если я опоздаю.
Водитель был хороший и исполнительный. Он знал свое дело.
-Не бойтесь Екатерина Семеновна. Всё будет в ажуре. Успеем. Вы еще и губки подкрасить успеете.
На одном из поворотов, они чуть было не зацепили «водовозку». Истошно завизжали тормоза, и ее кинуло на дверцу.
- Ой!
От страха она зажмурилась и сжалась в комочек. Ножки автоматически поджались, защищая живот, ручки прижались к груди, красивое, милое личико закрыли ухоженные ладошки.
-Господи! Алеша! Хорошо, что я не забыла пристегнуть ремень безопасности!
Она смутилась своего страха. Нервно поправила, чуть задравшуюся юбку и нервно посмотрела на свое личико в зеркало. Макияж не пострадал.
-Какая я все-таки красивая. Бледность мне даже к лицу.
Они проскочили и подъехали к зданию суда почти во время. Екатерина быстро вбежала по ступенькам наверх. Юбка не давала ей делать большие шаги. Приходилось забавно семенить стройными ножками. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Стучали ее каблучки — шпильки по бетону пола. В свои тридцать два, она была вполне ухоженной и красивой женщиной. Александр Васильевич ее ценил.
Мысли лихорадочно метались в голове. Она не очень хорошо успела ознакомиться с материалами этого дела.
-Ой. Господи. Господи. В принципе, я уже имела опыт работы с наркоманами и продавцами наркотиков. В сущности, это дело ничем не отличается от трех предыдущих. Факт продажи установлен? Установлен. Показания свидетелей есть? Есть. При обыске изъяты наркотические вещества? Да. Все запротоколировано. Подсудимая не смотря, на то, что находилась под следствием, на путь исправления не встала. Презираю я таких мамаш. Уж лучше бы вообще не заводила дитя. Колется. Вся больная. А девочка теперь безотцовщиной расти будет.
Перед входом в служебное помещение, она позволила себе пол минутки отдышаться.
Одернув ручками юбку и поправив пиджак, уверенным, изящным шагом она вошла в зал суда.

Саня. 14:28

Судья был знакомый. В первый раз ее судил тоже он. Да и в один из предыдущих разов, он же. Почти родственник. Весь этот фарс не имеет смысла описывать подробно. Для меня, все это представление прошло, как в тумане. Это было похоже на просмотр малоинтересного кинофильма с хорошо понятным окончанием. Зачитали материалы дела, со множеством непонятных и мутных моментов. Судья не принял их во внимание. Адвокат молчал. Речь его затерялась в общем потоке слов, и была похожа, на лай «Моськи». Приехала бойкая женщина-девушка, представитель нашего соседа, заместителя прокурора города Александра Васильевича. Двинула пламенную речь по поводу «… вреда наркотиков и невозможности допускать снисхождения к разного рода продавцам смерти и т. д. И т. п…». Ударение она сделала на том, что «….несмотря на то, что подсудимая находилась под следствием по одному делу, она не встала на путь исправления, и продолжала употреблять наркотики»!
Можно подумать, что у нас был выбор?! Я сидел, слушал этот правильный и ханжеский маразм, малосведущего в проблемах наркомании человека и сравнивал с той информацией, которой был переполнен. Информацией полученной мной о реабилитационных программах в других странах. О программе «12 шагов в странах, где государство заботиться о здоровье своих граждан. Сидел и вспоминал, все те бесчисленные наши попытки «спрыгнуть» и «завязать». И проблема то была не в том чтобы «спрыгнут с системы», а в том, что, перестав употреблять и переломавшись «на сухую», суметь не начать заново. Не было в нашем маленьком городке ни выбора, ни помощи. Не было ничего! Как, впрочем, и в целом по России. Мы были не нужны своему государству. Как и прочие граждане.

Екатерина. 14:23

Начало речи было скомканным. Она не нравилась сама себе. Трудно было смотреть в зал и говорить. Долго не удавалось поймать нить. Случайно взгляд упал в окно. Там, метрах в пятидесяти от здания суда, несколько рабочих долбили асфальт отбойными молотками.
-Как ритмично. Это зрелище просто завораживает.
Она продолжала говорить, время, от времени поглядывая в окно. На то, как мужчины в красной, рабочей одежде, ловко дробили асфальт. Кусок, за куском откалывая его от общей массы. Методично и старательно. Сосредоточенно разрушали старое. И столько в этом было первобытной красоты и варварской силы. Столько энергии!
Рабочие крошили и крушили асфальт. Она разоблачала и разрушала порок. Все не нужное и грязное. Гадкое и противное.
Голос ее окреп. Она рубила фразами. Била ими наотмашь. Так! Так! И вот так! И никак по другому! Речь ее приобрела силу и набрала обороты. Голос окреп и зазвучал. Она уже не говорила. Она вещала и обличала! Вытаскивала наружу! Показывала всю подноготную и непристойность наркомании. Что бы подчеркнуть всю низость подсудимой она задала ей прямой и безапелляционный вопрос.
-Сколько в день вы употребляли наркотиков?
-Смотря какого качества был героин… Так точно не ответить.
Выдержав паузу, после ответа подсудимой, она подвела черту. Попросив для подсудимой по максимуму. И это было правильно.

Саня. 14:33

-Одиннадцать с половиной лет?! Да она что, охренела бля?!
Кто виноват, что вы не можете нам помочь?
Наркология? Она вызывала смех и недоверие. Единственная польза от медикаментозной помощи в том, что можно было «развести» «дохтура — лепилу» на колеса и «подсняться на кумарах». Грустно и противно было слушать эту тетю — юриста, которая, как по писанному, рассказывала залу банальные и всем понятные вещи, делая ставку на страх и ненависть обывателей к наркоманам. И дело даже было не в ней, а в неразвитости и убожестве самого подхода к лечению наркоманов и алкоголиков в России. Обидно и слякотно стало на душе. Временами я выпадал, переставая осознавать смысл ее речи. И столько было святой правоты в ее выступлении, столько праведного гнева! Она обличала наркоманов во всей их порочной сути. Как Ленин- буржуазию, ненавидела она нас. Чистая и ухоженная, молоденькая девочка с маникюром. Блажила она, как «потерпевшая». Ощущение непонимания и полной бессмысленности происходящего не покидало меня всю ее комсомольскую «речугу». Зато цель была вполне понятна. Посадить Манюнечку и так, что бы дали ей по максимуму.
-Я надеюсь, товарищ судья примет во внимание, что и товарищ заместитель прокурора, присутствует здесь в моем лице и требует для подсудимой жесткого, но справедливого наказания!
Она кончила! Именно «кончила».

Наташа. 14:26

Неожиданно и совсем не к месту всплыл в памяти эпизод, когда Саня, в серьез хотел повеситься. Мы «кумарили» четвертый день. Не было ни денег, ни каких то наметок. Не было ничего. Мы ждали, когда мама получит зарплату. Но даже это бы не решило нашу проблему. Героина не было в городе. Так бывало. Редко, но бывало.
Он в тот день просто сидел у окна и пил водку. Судя по всему помогало это слабо. После второй бутылки он просто повернул голову и со спокойным лицом и абсолютно нейтральным голосом произнес.
-Слушай… Я устал. Давай, может, повесимся? Это не жизнь. Это ад. Даже если бы у нас сейчас был килограмм, это не решило проблемы. Ту, бездонную прорву, что у меня внутри не заполнить и тонной героина.
Я опешила!
-Совсем что ли?! А Даша? Ну ты и тип.
-Наташа. Ну, какой из меня папа? Посмотри на меня. Я конченный «нарк». У меня нет ни сил, ни желаний. Только голод. Только дыра в душе и бездна в венах.
-Так. Хватит пить. Иди и просто полежи. Ну, тебя нафиг с твоими «закидонами».
Хорошо, что пришел Олег в тот раз. И его отпустило. Я напугалась, хотя вида не подала.

Адвокат.

Вот так вот и бывает. А что делать? Как вот мне пойти против системы?! Не с работы же увольняться. Что я могу сделать? Ну, что?! Кто я против них? Хотя бы постараюсь смягчить приговор. Если уж Катьку прислали из прокуратуры… То ничего не попишешь. Какая неудача. Брякунова. Сама виновата! А кто же еще? Я? Нет!
Катька, отличница. Как стелет то гладко. Какая чушь! В деле же восемь нарушений процессуального характера только. Протоколы составлены безобразно. Показания свидетелей путаны и не ясны. К тому же они от них отказались. А как же я? Что же мне из — за этой Брякуновой теперь конфликтовать с заместителем прокурора? Судья вон и тот помалкивает.
Как все нелепо и паршиво то…. Как будто мистика, какая – то?! И зачем я взялся за это дело?! Ай! Ладно. Алга! Ничего уже не поменять. Хлеб я свой отработал, деньги заплачены. Да, и деньги то небольшие. Иуде и то больше заплатили. Хорошо, что подсудимая на Него не тянет. Глупая наркоманка. Дура.
-Уважаемый суд! Уважаемые граждане….

Саня. 14:44

Адвокат что-то невнятно промямлил в защиту. Молодой курчавый практикант. Где его теща откапала?! К тому же он явно боялся и эту тетку и судью. Его речь я вообще проигнорировал. По-русски говоря, был он мудилой.
Свидетели, явно путаясь в мелочах и подробностях, отказались от своих старых показаний, упирая на то, что их вынудили дать ложные показания, путем шантажа и угроз, оперативники ОБНОНА. Суд во внимание это не принял, так как посчитал, что они врут и желают облегчить участь Манюни. Все в принципе было ясно, как Божий день. Раз уж не поленились и прислали эту девочку из прокуратуры, то «скащюхи» не будет. Александр Васильевич обещал посадить нас давно и слово своё, хоть частично, но держал.

Саня. Месяц назад.

Александр Васильевич был заместителем прокурора нашего города. Наша квартира была расположена так неудачно. Он жил, с нами, на одной лестничной площадке. Его дверь, я имел честь лицезреть, каждый раз, когда выходил из дому. Дверь была массивной и бронированной. Огромная, прошитая мощными заклепками, черная дверь, обшитая хорошим кожзаменителем. Дверь в иной мир. Не хватало только таблички «Хозяин». Дверь давила на меня всякий раз, когда я прошмыгивал мимо нее на улицу. Большая ручка, для уверенной и широкой ладони. Выпуклый, оптический глазок. Через него, наверно, видно всю площадку? Или даже то, что происходит по бокам от двери. Он наблюдал. Всякий раз, проходя мимо него, я слышал внутри спокойный и высокомерный, уверенный в своей правоте голос.
- Я смотрю за вами. Я жду. Вам никуда не деться. Я, это власть. И будет так, как решу я! Александр Васильевич, был, под стать, своей двери. Большой и грузный, мощный человечище. Не рядовой служитель правосудия. Прокурор, одним словом. Власть.
Два или три раза я с ним сталкивался, перед дверью, нос к носу. Почти всегда повторялась одна и та же сцена.
-Что сосед?
Басил он с высоты своего роста, завидев меня.
-Все колетесь? Вот скажи мне. Сколько, всё это блядство, под моими дверями, будет продолжаться? Я же жену твою знаю с первой ее судимости. Она же только вышла. Посадить вас что ли? Она же беременная. Что вы творите?
Он нависал надо мной, как скала. Суровые складки меж бровей и поперек лба. Грубое и мужественное лицо, вырезанное из камня. Глубоко посаженные глаза. Весь его облик был пропитан дородностью. При разговоре, он непрерывно рубил, ребром ладони воздух. Не сильно, но жестко. И прессовал меня правдой. Он не боялся меня. Продолжая выговаривать мне то, что накопилось, он повернулся ко мне спиной и стал открывать дверь. Огромный, замысловатый ключ мягко вошел в отверстие замка и провернулся несколько раз. За дверью слышалась приглушенная возня. Приоткрыв дверь, которая на удивление мягко и бесшумно открылась, он попытался ухватить за ошейник большого, черного пса.
-Тихо! Тихо Гарри! Сидеть! — гаркнул он на него, и пес послушно затих, радостно виляя обрубком хвоста.
Мой взгляд выхватил из полумрака коридора несколько трофеев, развешанных по стенам. Это были чучела животных. Голова лося в прихожей и оскаленная голова кабана-секача.
Вспомнив, что я здесь, он обернулся всем телом, переступая с ноги на ногу. Голосом спокойным и тягучим, как солидол, он провозгласил своё решение.
-Короче так. Я еще потерплю, до тех пор, пока она нет родит. И после вы сядете!
Приговор окончательный. Обжалованию не подлежит.
Все это время, мне невыносимо хотелось убежать, спрятаться и не думать про него. Я не мог смотреть в его глаза. Они постоянно воровато бегали и блуждали по углам.
-Поскорее бы это закончилось. Вот угораздило мне, его встретить.
Просто уйти у меня не хватало духу. Чувство стыда и сожаления переполняло меня. Я еще не кололся сегодня и был на нервах. Я молча кивнул и бегом спустился по лестнице. Сердце бешено колотилось.
-Да пошел ты! Урод бля! – прокричал я про себя.
Мысленно я стал разговаривать с ним на повышенных тонах. Мусориллла! Без тебя разберемся. Достали они меня. Что им нужно? Чем мы им помешали? У меня есть право колоться и убивать себя. Я чувствовал себя униженно и оскорблено. Я негодовал!

Саня. 14:51

Апофеозом судейской справедливости стали слова судьи, при зачтении приговора. У меня глаза просто на лоб полезли.
- Я, конечно, осознаю всю строгость вынесенного мной наказания.
Он замешкался, видимо не зная, как продолжить. Лицо его, суровое, как неизбежность правосудия, вдруг разгладилось, засияло, и он продолжил.
-Но есть еще областной суд! И он то обязательно смягчит вынесенный мной приговор. Видимо внутренний компромисс между фактами дела и страхом перед заместителем прокурора был разрешен, он обмяк и, как куль опустился на стул.
Манюню увели. Game over.

Саня. 14: 54

Манюню вывели в маленькую комнатку и конвоир, как оказалось, Наташкин одноклассник по школе, в принципе, она больше нигде и не училась, разрешил нам пообщаться через дверь и передал мне от нее «маляву».
-Ну, что вылечился?
-Не нужно про это. Я все равно в двух словах тебе все не объясню, что и как.
-Сама как?
-Я там все написала.
Разговор явно не клеился, мы оба напрягались и «морозились». Нужно было сказать так много, что было непонятно с чего начинать. Тысячи слов хотели вырваться из горла одновременно. Мысли, размышления, о чем сказать важнее? О своих чувствах или скатиться до перечисления событий? Говорить о своем сожалении или порадоваться, что она хорошо выглядит?! И, что толку об этом говорить? Попытки говорить, тут же внутренне обесценивались и подавлялись. Мысли, как льдины в половодье, наползали одна на другую и, крошась, утопали в мутных водах сомнений. Слова, пытались вырваться из горла, создавали затор. Я просто давился ими.
-Перерыв будет минут сорок, может сгонять, принести тебе что?
-Курицу, жаренную, с картошкой хочу. И рыбки.
Это был отличный повод уйти от этого тягостного и подавляющего меня общения.
С нервов была содрана привычная, героиновая изоляция. Я не выдерживал и сотой части накопившегося напряжения. Чувство вины было невыносимым. Торчали мы вместе, а посадили ее одну. Сидеть, по моему мнению, мы должны были оба. Она «отмазала» меня и тем самым спасла от тюрьмы и зоны.

Наташа. 14:51

Нет больше страха, только невыносимая, изматывающая и давящая боль внутри. Поворачиваюсь, смотрю на Саню, он стоит и что-то говорит. Не слышу слов, я вся погружена в свои мысли и в эту огромную, тупую, давящую боль. Слова не нужны. Я вряд ли смогу что-либо сказать. Меня уводят обратно, в то помещения, где я и была. Клетка. Одно желания — орать, выть, бесноваться! Подавленные эмоции и чувства требуют выхода! Они хотят наружу! Организм и сознание требует выхода боли! Все силы уходят на то, что бы сдержать себя и чувства. Слышу, как мама ходит по коридору перед комнатой, как плачет дочка.
-Слушай, Слав… Может пустите маму попрощаться? Я знаю, что не положено. Прошу вас. А? На пару минут. Попрощаться с мамой и доченькой.
Как не странно они без разговоров идут на это. Хотя это и нельзя, один становиться на «палево», мама заходит с дочей, я пытаюсь взять её за пальчики. Такое родненькое, маленькое тельце. Она не понимает что происходит, улыбается, тянет ручонки.
Хочется умереть. Не чувствовать, не видеть, не понимать. Отрицание сознанием происходящего усиливается. Тоска! Огромная и неописуемая! Безграничная и темная как глубины океана. Все замедляется и растекается. Меняет свои очертания и плывет. Звуки начинают необъяснимо растягиваться и коверкаться. Я ничего не понимаю, из того, что слышу вокруг. Просто шум, и глазенки доченьки. Огромные, смышленые и ясные, как весеннее небо.
-Это происходит не со мной! Почему такая жестокая реальность?
Подошёл Саша, помолчали. Спросил, чего хочу, что принести? Не помню, что просила. Мелькнула мысль.
-Прощальный ужин.
О еде, тогда думалось меньше всего.
Наступил такой момент в моей жизни, который я не хотела проживать. Я не понимала, как вообще можно теперь продолжать жить?!
-Как бороться за жизнь? Да и зачем?
Рассудок продолжал сопротивляться смерти. Он боролся за меня со мной же.
-Не может же быть это концом?! Должен быть выход! Обязательно должен быть выход!!! Бежать?
Навязчивая мысль, однообразно, как дятел, стала стучать мне в темя.
-Бежать! И что дальше? Долго не пробегаешь. Да, от себя, и не убежишь. Есть только одно место, куда можно убежать от себя. Это смерть. Да и кто его знает, что после смерти.
Слышу голос Саши, он что-то говорит.
-О чём он вообще говорит? Понимает ли он что у меня внутри?
Смотрю ему в глаза и тону в них.
-Знает ли он, как я схожу с ума, когда смотрю в них, какие они прекрасные? Сколько может сказать взгляд?
Я знаю, я верю, что он не только понимает, но и чувствует, что твориться сейчас в моей душе. Так хочется верить в это! Ему тоже не легко.
Я вижу его боль и безысходность, отражение свого состояния. Она в глазах и всём его виде.
Так все хорошо начиналось…. А может с самого начала мы неминуемо приближались именно к этой минуте?!
Мысли, одна безумнее другой приходят на ум, и так же спокойно уходят в пустоту. Взяла его за руки.
-Такие мягкие, тёплые, родные руки. Я так люблю спать на них.
Нежность, волной тепла, прошла сквозь моё тело. Он старается не смотреть мне в глаза, хочу многое сказать, но тут же торможу себя.
-Не стоит, теперь у него должна быть своя жизнь, он должен жить.
Я совсем забыла за «маляву» и что в ней написала, маме не отдала. Смотрю, чтобы не видели конвоиры и незаметно передаю ее — ему. Получилось. Вот и всё. Дело сделано. Всё самое страшное уже не исправить, да и скрывать о своих диагнозах от самых близких людей нет никакого смысла. Пусть знают. Единственная радость это то, что «тубик» у меня в закрытой форме.
Слышу четкую и ясную фразу.
-Время вышло! Заканчивайте свидание!
Я сажусь на корточки, вернее съезжаю по стенке. Представляю, как он будет читать «маляву», что испытает, у него тоже походу есть ВИЧ. Наверно опять начнёт колоться. Чувствую, как голову сдавливают тиски. Боль. Невыносимая боль.
-Помоги ему Боже! Пусть я сдохну но они с дочей должны жить и быть счастливыми.

Саня. 14:55

- Я вышел из здания суда, погруженный в свои мысли. На улице было солнечно. Весна набирала обороты. Кое-где, в тени, еще лежали сугробы талого и грязного снега, но на солнце, земля уже прогрелась и выглядела живой. В руке я бессознательно вертел, какую то бумажку. «Малява»! Записка от Наташки.
Я торопливо развернул ее.
«Мамочка, пришли результаты моих анализов, у меня СПИД и туберкулез, жить мне осталось, как сказали врачи в тюрьме, пол года, не больше. Мамочка, береги Дашеньку. Простите за все.»
Я перечитал записку еще раз.
«….у меня СПИД…. Жить мне осталось пол года…»
Замешательство. СПИД?! Откуда в нашем маленьком городке может быть СПИД?!
Врет, небось…. Что то у мамы хочет «вымутить» наверно? А вдруг, правда? Но у меня то брали анализы в центре и ничего не нашли! Если бы что-то было, наверно бы сказали. Точно бы сказали! Не могли же они не сказать!?
Страх, замешательство, надежда….
В памяти всплыли лица врачей из центра, лица психологов и консультантов. Лицо консультанта Светы, у которой был СПИД и она открыто говорила нам, пациентам про это. Мне тогда было ее жалко. В принципе она была для меня покойницей. Просто было не понятно, почему она не «торчит» с такой болезнью?!
Не могли они мне не сказать! Наверно Манюня в тюрьме уже подцепила. Ну да! Естественно там! Там же один «баян» на весь «продол». Вот и заболела.
Я пытался объяснить себе ситуацию, но страх не уходил. Страх и напряжение. Недоверие закралось ко мне в душу. Скользя и извиваясь, вползло зло. Не могли они не сказать! А если не сказали? Побоялись, что я уйду из реабилитации. Вот ссссуки! Подкатила злость и «опустила забрало». Неужели не сказали?! Напряжение росло с каждой секундой. Я попеременно, с невероятной быстротой, то впадал в панику, то обретал надежду. То боялся, как пионерка -»залета», то воодушевлялся, как моряк, потерпевший кораблекрушение и углядевший парус на горизонте. Раскачиваясь на этих качелях, я и не заметил, как оказался дома.
Мать уже ушла на работу, а бабка копошилась, напевая, на кухне.
Завидев меня, она зашепелявила.
- Женщина якась прыходыла, писульку тоби оставыла. Ось…. Дывысь.
И протянула мне записку. В ней меня просили немедленно явиться в местную поликлинику, в кабинет 202.
Все точно. У меня СПИД.
- Йисты будэшь? Вывела меня бабка из ступора своим вопросом.
- Да. Сделай курицу с картошкой.

Наташа.15:01

Мысли прерывает громкий голос, это приехал новый конвой. Ещё привезли кого-то на суд. Говорят, что часа два надо будет ждать машину. Я закрываю глаза, хочу тишины, прикуриваю сигарету. Подходит Славка конвойный, мы с ним учились до седьмого класса вместе. Он смотрит на меня сочувственно.
-Не думал, что тебе столько дадут и вернут весь срок обратно.
Видно, что ему не по себе, в глаза не смотрит.
-У нас сидят, только те, у кого денег нет, чтобы откупиться. У кого недостаточно денег
-Я не хочу сейчас об этом говорить. Мне просто хреново!
Он, молча разворачивается и уходит.
-Кто его знает, что у него творится сейчас в душе?! В школе он одно время был в меня влюблен. По детски.
Я улыбаюсь, вспоминая школу. Он ушёл, я опять осталась наедине со своими мыслями. Было тяжело от понимания того, что сейчас происходит с Сашей.

Саня. 15:13

Я стал вспоминать всю разрозненную информацию о СПИДе, которую я знал на тот момент. Все эти отрывочные сведенья пролетели у меня в голове с быстротой и целеустремленностью пули. Мой мозг обладал одной прекрасной особенностью, он полностью мобилизовывался и начинал работать на повышенной передаче в минуты опасности. А в минуты смертельной опасности, он превращался в вычислительный центр, который со скоростью, в табун диких коней, начинал просчитывать всевозможные варианты.
Волна адреналина затопила внутренний реактор. Инстинкт выживания обострил реакции и чувства до предела.
Тааак…. Год 1996. Мой друг детства Коля, впервые, с видом заговорщика сообщил мне, что слушает «Голос Америки» и в одной из передач рассказывали про «Чуму 20 века»-СПИД. Что это такое он не понял, понял только, что болезнь страшная! И что скоро все капиталисты скоро вымрут от нее! Почему я это запомнил?! Есть во всем, этом какая то фатальность.
Год 1996. Моё возвращение с Украины домой, на Север. Для того, что бы получить гражданство, обязательно нужно сдать анализ на ВИЧ?! И это как-то связанно со СПИДом. Я их сдал и даже немного боялся, что этот ВИЧ может оказаться у меня. «Двигался» я на Украине последний год безбожно. И с разными малознакомыми мне личностями.
Анализы были хорошими. Никакого ВИЧа, у меня не оказалось.
Год 1998. Приезд на Украину в отпуск. Естественно я сразу же, в первый день, «встал на движение». Первым делом -главное! Я и младший брат моего приятеля «Бороды», «Гибкий», пошли на «точку» за «соломой» или на «крайняк» за продажными «кубами» -»ширкой». По дороге, малой стал мне рассказывать новости с района….
Та ты шо! Саня. Ты как свалил на свой Север, тут как покатила движуха! Ищо эфедрин появился на рынке. Хавайся!
Как стали пацаны дохнуть. Хто от «передоза», хто от истощения сгорэл. Работы почти не стало. Народ бедный, какой то пошел. День, ото, прокатаешься на маршруте, ну може пару «лопат» дернешь…. И то, «понты»! Ну, дохлый народ пошол! Быки одни да работяги хилые. А шо у этих бандэрлогов взять? Пару гривен на живачку?
«Шкрека» помнишь? Ну, жил в «девятке» напротив…. Помер, как собака. Как присел на «эфик» и сгорэл за месяц.
«Булик» сел.»Гриня» тоже. А «Мазанного»?
-»Мазанного» помню.
-Со СПИДом бегает! Сдохнет наверно скоро.

-Жаль, я не помнил, сколько на тот момент он уже «бегал со СПИДом»?

….Прошлая зима. Олег, как-то когда мы «вмазывались», рассказывал, что в городе появился СПИД. Я ему тогда не поверил.
….Лето. Чубара, на «кумарах», выпрашивал у нас с Манюней «ватки» и ныл ,что у него СПИД, и он скоро сдохнет.
Мы тогда посмеялись над ним. На что только «нарки» не идут чтоб «раскумариться». Не врал наверно?!
Отдельные куски мозаики стали складываться в общую картинку. СПИД оказывается и правда есть! И он здесь! А не в Америке. Мне пиздец!
Пока я все это вспоминал, у меня в руках оказались наши с Манюней фотографии.
Все они были сделаны, когда все еще было «зашибись»! До жесткой героиновой «системы». На них мы были счастливы и беззаботны. Смеялись и радовались жизни, и друг другу.
Комок боли, сожаления, и обиды неожиданно подкатил под самое горло и перекрыл доступ кислороду. Несколько секунд я не мог вдохнуть воздух полной грудью. Невыносимо захотелось зарыдать, расплакаться и уткнуться в подушку. Я ощутил такое одиночество и растерянность! Бессилие и полный крах. Крах всей своей жизни. Близость смерти и полную свою неудачу. Больше не было ни надежды, ни иллюзий, что когда нибудь все наладиться….
Никогда!
Уже!
Ничего!
Не наладиться!
Я ощутил всю нелепость своей прошлой жизни, всю свою некчемучность и бессмысленность.
Я забыл, когда я плакал в последний раз.
В употреблении привыкаешь ко многому. К своей, и чужой деградации. Кпотери смысла, к предательству. Чужому и своему. К смерти тех, с кем рос. К жестокости и грязи. К презрению в свой адрес других. К презрению, к самому себе. К физической и душевной боли. К унижениям и страху. Ко всему незаметно привыкаешь. Это становится просто частью жизни. Банальностью и обыденной повседневностью.
Но видимо наступил тот момент для меня, когда боль переполнила чашу терпения.
Я рыдал. Рыдал, как ребенок. Искренне и безнадежно. Мой организм и душа больше были не в силах переносить эти издевательства и эксперименты над собой. Слезы очищали меня. Мою душу. Я одновременно умирал, в тот момент и рождался заново. Это было настолько мощное и очищающее переживание. Катарсис. Слеза очищения и обновления текли по моим щекам. Это был ливень, после засухи. Живительная вода вымывала из меня всю грязь и боль употребления. В голове пульсировал девиз . висевший в групповой реабилитации: — «Нет боли, нети роста!». Я рыдал и мне становилось легче. Всю жизнь я рос с установкой: — «Мужчины не плачут»! Но я рыдал, потому — что был просто человеком. Живым, нормальным человеком. Проплакав минут, пять, почувствовал себя выжатым, обессиленным, легким и опустошенным. Стало легче.
-Все! Хватит! Хватит ныть.
Я задавил, в очередной раз, в себе, горе. Дыхание восстановилось, я вытер воспаленные глаза и стал смотреть в окно.
-Муха. Она лежала на подоконнике и еле шевелила своими лапками. Иногда она предпринимала попытки взлететь. Она по прежнему хотела выжить. Просто выжить и все! Быть свободной!
Я поднял ее и выпустил в форточку.
За те несколько минут я четко и ясно осознал, что проебал свою жизнь. Потратил на пустоту и чушь. Я умер, как личность. Умер, не успев родиться, возмужать и повзрослеть. А вместе со мной, должны будут умереть, тысячи моих предков. Я предал себя и их. Я не смог. Я, это генетический мусор. Я не смог выжить в этом мире. Я обречен.
Я обречен, но пока еще жив!
- Все! Больше не могу! Нет моих сил!

Наташа. 15:24

Стук приводит меня в себя.
-Жива ещё?- я молча смотрю на них.
-Так, это пересменка. Я на сейчас поеду на ИВС, и только что мне опять дали срок. Что-то начинает доходить до моего сознания.
В памяти всплывают подробности первого суда. ИВС, куда меня привезли после него.
-Ну, тебя и окрестили! Как ты? Нормально! Завтра тебя на этап заказали. Говорит мне новый дежурный.
-Всё! Достали! Закрой «кормяк»!
Одно желание,- перестать думать, видеть, слышать, ощущать…
- Хватит валяться, надо собраться. А то расплылась тут, по «шканарю». Переодеваюсь, ставлю чайник, достаю бритвенный станок, он ещё новый. Так что всё пройдёт быстро и не так болезненно. Хотя физическая боль сейчас необходима, чтобы заглушить ту, что внутри.
Не хочу описывать процесс, резанье рук, суицида, вскрытия вен. Самое главное преодолеть страх и быстро, с нажимом, ударить мойкой по венам.
Пришла в себя, когда налаживали швы в больнице. Слабость, сухость во рту, рука затекла. Тошнота. Кто-то держит руку и голову, что бы ни могла повернуться.
-Всё! Готово! Зашили, можете увозить, а то и так всё нам вымазали в крови. Начинаю вспоминать и понимать, что сделала. Как не странно боли нет, только ноги, как ватные. Встаю. Меня, с двух сторон, держат конвоиры. Помогают идти. Люди шарахаются. Раньше бы мне наверно было стыдно в таком виде с конвоем. Сейчас мне все равно. Ровно. Одно желания быстрее в камеру. Внутри пустота, нет мыслей, вообще ничего нет. Такое чувство, что это не я. Потеряла много крови.
-А может, я умерла?
Вновь провал в памяти. Открываю глаза уже в камере. Ночь, судя по звездочкам, которые видны сквозь решётку. Вот и прошёл страшный день. Интересно сколько их ещё будет и что впереди? С этими мыслями я засыпаю. На следующий день меня увезли на тюрьму.

Саня и Наташа. 15: 32
Я принес и передал ей еду. Глаза наши встретились.
- И что теперь?
-Не знаю… Наверно смерть.
Я растерялся и что б, хоть как то ее утешить, не нашел ничего лучшего, как рассказать о своем гепатите.
-Ты знаешь, мне тоже сказали, что у меня предцирозное состояние печени и долго я так не протяну. И наверно у меня тоже этот СПИД! Так что еще непонятно кто умрет первым.
-А мне пол года всего врачи отмеряли. «Тубик» и ВИЧ это страшный коктейль.
Мы рассмеялись.
- Мы, как дети хвастаемся, друг перед другом, своими смертельными заболеваниями спорим, кто умрет первым.
- Дашку береги! Она это все, что у нас осталось. Та ниточка, что нас связывает.
-Ладно. Я схожу в СПИД – центр и все узнаю. Может уже лекарство есть от него. Асе умрут, так, что торопится некуда.
-Прощай.
Манюнечка еще раз оглянулась, мы беззвучно, одними глазами попрощались. Мы стояли и хоронили друг друга, хоронили всё то, что связывало нас.

Наташа. 15: 57
В машине я погрузилась в воспоминания. В очередной раз, безуспешно пытаясь понять, могли ли мы с Саней прожить жизнь по другому?! Что то изменить и не употреблять?! Не подцепить этот ВИЧ и жить, как все нормальные люди. Хотя кто это такие «нормальные люди», мне тоже не понятно?! Моя или Санина мамы? Жены алкоголиков и измученные женщины. Наши отцы? Они оба умерли от алкоголизма. Они нормальные? Кто это? Нормальные люди?
Теперь еще и ВИЧ с туберкулезом. Срок.
-Как я узнала о своём диагнозе?
Это было после первого суда. Взяли анализы, а через неделю, вызвали в следственную комнату, и сказали, что у меня анализ пришёл «Положительный». Я заулыбалась
-Вот и хорошо, а то я думала, что у меня есть этот ВИЧ.
Она растерялась, немного помолчала.
«Положительный» результат, это и есть ВИЧ. Но это ещё не точно, надо взять анализы повторно.
-Зачем?
Злость наполняла меня. Сидит тут и «впаривает мне какую то шнягу»?!
Есть или нету?
Чуть ли, не на крик, перехожу я.
-Дежурный! Эй, дежурный. Подойдите к нам! Увидите ее в камеру.
-Вот дура, сама не знает что говорит. Не может такого быть со мною! Что бы у меня был, какой то там ВИЧ?! Фигня!
Тогда меня ещё «кумарило». Я не приняла мысль, что я болею. Да и после суда и такого огромного срока, как-то не хотелось воспринимать болезненную информацию.

Саня. После суда.

В вестибюле ко мне подошел, непонятно откуда взявшийся «Немец». Старый наркоман, постоянно сидящий, то «на игле», то в зоне.
-Видал? Что делают собаки?! Псы! Бля! В натуре псы! Как эта сучка гавкала… Шушера, млять.
Остановить его было невозможно.
-Такой срок, за эту муйню?! А этот кобель? Не, ну ты слышал его лай? Выть хочеться! Кусать их! Грызть им горло! Падлы!
«Немец» был эмоционален. Сил, поддерживать его или противостоять ему, не было.
-Шавки гребанные. Крутят законом, как хотят. Санек, есть бабла немного? Знаю где взять офигенный героин! Дешево и много! Такую «мазу» пробил хорошую. «Вмажемся», посидим, побазарим. Кстати и Манюне можно загнать. Через «смотрящего». Хотя щас какие то понятия новые, насчет отравы. Кому она мешает?! Тоже что-то мутят непонятное.
-Нет, «Немец». Нет у меня денег. Мне пора.
Я быстро, пока он не «присел обратно мне на уши», ушел.

Наташа. 16:07.

«Автозэк» остановился, «раскоцались» двери и меня вывели наружу. Солнце! С непривычки я зажмурилась. Тепло приятно обволокло все тело. Обдало теплым ветром лицо. Весна. Новая жизнь.
-Как теперь принять то, что разум отказывается принимать? Проще думать, что это не со мной происходит. Как такое вообще могло со мной случиться?
-Значит судьба такая!
-Ну, а кто тогда решает, кому какая судьба достанется? Хотя в моём случае это всё решил дяденька судья. Вынес вердикт- особа опасная для общества. В чём же моя опасность?
Поток рассуждений протекал в моем воспаленном сознании, несколько охлаждая его. «Я», как бы раздвоилась. Я была и прокурором, и адвокатом семой себе.
Ну что стоишь? Поехали госпожа!
Да, спасибо сир! Вы очень любезны.
Не язви!
Сам пошёл.
Сажусь в «автозэк», холод от железа пронзает всё тело, бьёт дрожь.
Еду обратно на ИВС, через весь наш, небольшой, сибирский городишко. Город, в котором я родилась и выросла. Где каждая улочка знакома, каждое место со своей историей для меня. Здесь я маленькая гуляла с бабушкой, здесь меня брат катал на велосипеде, а вот тут раньше был магазин «Хозтовары», куда я с отцом ходила за всякими железяками. Сейчас на этом месте построили церквушку.
Картинки из детства набегают и наслаиваются одна на другую.
-А вот здесь на перекрёстке раньше стоял светофор, и когда нашу группу из садика водили гулять, то учили «Правилам дорожного движения». А вот и третья школа. В ней я проучилась почти до шестого класса. Как разбросало мой класс по жизни. Кто-то сидит, кого-то нет уже в живых. Один одноклассник, мой следователь, другой конвоир. Я рецидивист. Вот такая жизнь.
У меня перед глазами встают лица моих одноклассниц и одноклассников. Дальше проезжаем больницу, я там лежала в детстве с больными почками. Ко мне приходила мама и бабушка с дедом, и приносили всякие выпечки вкусные.
Щемящая тоска, схватила меня рукой за желудок. Его свело. Нестерпимо захотелось заплакать, как в детстве.
-Мамочкааааа…. Забери меня отсюда!
Я еле справилась с подступившими слезами.
-Там же с другой стороны находится родильный дом. Там я и родила Дашеньку. Возле этого окна стоял Саша, когда приходил ко мне, и я ему показывала нашу дочурку.
Каждое событие в моей жизни, было связанно с этими домами и улочками, скверами из березок, елок и осин. В моем маленьком, уютном городке. Это, в последствии появились новые воспоминания. Наложились и вытеснили воспоминания детства и школьные годы. Воспоминания о квартирах, в которых я брала героин и «ханку». О бесконечной беготне по улицам в поисках наркотиков, или в попытках распродать «грамм» по «чекам», что бы взять еще и «раскумариться» мне и Сане. Воспоминания о моих преступлениях, грабежах и кражах. Память, с быстротой телеграфной ленты стала выдавать мне подробности и нюансы задержаний и приводов в милицию. Если я когда, и пыталась «перекумарить», бросить и «завязать», то любое место вызывало «тягу». Наркоманы, притоны, «барыги»…. Все эти атрибуты блатной романтики и «воровского хода», были всегда рядом. И, сейчас, проезжая дома и знакомые улочки я прощалась ними. Прощалась навсегда со своим городом. Со своей Родиной. С местом, которое мне больше никогда не суждено увидеть. Проезжаю опять свой дом. Сердце сжимается, охота плакать.
-Не стоит! Подъезжаем к зданию милиции. На крыльце стоят «опера», курят и смеются чему-то своему. Давать им, дополнительный повод для радости, своим плачем, не стоит.
-Они то рады. Удалось посадить чуть ли не наркобароншу. Так обычно в отчетах и пишут, а в реальности, просто «торчек» или «торчушка». Злое и несчастное существо на тоненьких ножках и с волчьими глазами. Определенно им выгодно ловить наркоманов.
Всё это я произносила про себя. Внутренний монолог не прекращался.
-Ну, вот наконец-то, приехали.
Снимают наручники. Руки онемели, наверно затянули очень туго, а я и не заметила, пока была вся в детстве.
-Больно.
Боль возвращает меня к действительности. Дежурные на ИВС смотрят сочувственно, как не странно,- хмурые. Заводят в камеру, за мной защелкивается засов двери. Никого нет. Тишина. Из крана, монотонно и оглушительно капает вода. В соседней камере, у ребят, играет шансон. Кто-то с неподдельной тоской поет об утраченной свободе и жизни за решеткой. Да, теперь она будет только сниться. Сижу на «шконаре», в одежде. Переодеваться не спешу, теперь мне спешить долго не куда не нужно. Впереди целых 11,6 лет.
-Офигеть! Столько я не проживу.
Просто тупо сижу и смотрю на стену передо мной.
Ну, а если не живут, значит надо найти бритвочку остренькую. Правда, охота ещё раз увидеть своих родненьких…. Маму, дочурку, Саньку.
-А может не стоит?
Охота что бы быстрее всё закончилось. Такая боль внутри. Боль перемешанная с безысходностью. Откидываюсь назад, на «шконарь», закрываю глаза. Опять картинки всплывают, лезут как пауки, окутывают паутиной мой мозг.

Саня. СПИД-центр. Два часа спустя.

Через два часа после суда я пошел искать СПИД-центр. Оказывается прямо в центральной, городской больнице. Только вход отдельный, сбоку. Как раз напротив Божьего Храма.
Хорошее место выбрали, открытое и речушка течет. Вычистили все, вылизали и облагородили. Храм большой, из красного, кровавого кирпича. А за ним и синее здание милиции виднеется. Все в кучке. Город, то небольшой. Компактный. Я докурил сигарету и вошел в здание СПИД — центра.
Поднялся на четвертый.
-Привет.
-Здравствуй Света. А ты что здесь?
-Работаю. Медсестрой. А ты к кому?
-Да вот …- я замялся – Сказали зайти к вам.
-Понятно – протянула она.
Светка была моей одноклассницей. Приятная, грудастая деваха. Похотливая мечта половины школы.
-Где двести второй?
Она с интересом рассматривала меня. В школе я был пухлым и розовощеким мальчиком.
-А ты сильно похудел. Болеешь?
-Издеваешься? – разозлился я.
- Нет, спрашиваю. Проходи, в следующую дверь.
Постучав, и не дождавшись, когда разрешат, — вошел.
Кабинет был стандартным. Светло зеленые, крашенные стены. Стандартный набор мебели и белые занавески. Ощущения знакомые с детства охватили меня. Мне нравилось бывать в больнице.
Я внимательно смотрел на женщину – доктора. Она улыбалась. Добрая. Она вся светилась. Светилась на фоне окна с видом на Храм.
-Здравствуйте. Вот, бумажку от вас передали. Я пришел.
-Садитесь.
Стандартная процедура. Заполнения бумажек. Четкие, простые вопросы. Кто? Где? С кем? Как часто? Имеете? Состоите?
Напряжение росло.
-У меня СПИД?
Врач внимательно посмотрела мне в лицо.
-Нет, молодой человек. СПИДа у вас пока нет. Вы просто ВИЧ – инфицированы. Понимаете?
-Нет. Не понимаю. Я смогу общаться с дочерью? И сколько мне осталось? В принципе, остальная информация, меня мало волнует.
- Не торопитесь. Давайте по порядку. ВИЧ, это…
Дальше меня кратко ввели в курс дела. За двадцать минут, я узнал информацию необходимую для принятия на себя уголовной ответственности по странной 122 статье. «Поставление в опасность заражения»?!
-Распишитесь.
-Значит с дочкой я общаться смогу? И жить года три буду?
-Да. А может и намного больше.
-Хорошо. Можно идти?
-Да, молодой человек. Сколько дочке лет?
-Девять месяцев.
-К году нужно, что бы она сдала анализы. Запомните?
-Запомню.
Я вышел на улицу. Приятный, теплый вечер принял меня в свои объятья. Идти особо было некуда. Неизвестность и полная неопределенность. Город продолжать жить, своей неторопливой жизнью. Молодые мамочки с колясками, не спеша, прогуливались в сквере около СПИД – центра. Тишиной и безмятежностью веяло от города. Спокойная, неторопливая и размеренная жизнь. Красиво садилось солнце.
Я решил прогуляться. Очень хотелось рассказать об этом хоть кому-то. Я был, как ребенок, которого незаслуженно обидели плохие взрослые.
Не спеша, ровным шагом, я вышел на берег реки.
- Ну, и что теперь?! Какой смысл жить и …. Но жить хотелось очень. Впервые за свою жизнь я почувствовал, не понял головой, а именно прочувствовал. Каждой, живой клеткой своего организма, что могу вот так просто умереть. Умереть! Насовсем! Меня больше никогда не будет на этом свете! Вообще никогда! Как странно?! Всё останется, а меня не станет. И это небо, и река, и люди. Только меня не будет. И никому до этого нет дела.
Смерть, вдруг, стала физически осязаема и близка. Это не то событие, что должно произойти в старости… Нет! Это может произойти скоро. В одну секунду, глядя на реку и даль за ней, я перестал быть бессмертным. Я осознал свою конечность. Стало тошно. Очень жаль потраченной жизни. Жизнь прошла бессмысленно. В пустую. Мне нечего вспомнить, нечего рассказать. Стало страшно.
-А вдруг Он есть? Что, я, там скажу? Ничего…. Скажу все, как есть. Не получилось. Но я же хороший. Я всегда был нормальным, добрым и отзывчивым человеком. Это какая то ошибка.
Мысли метались, как птички в силках. Чувства разрывали меня изнутри. Их, за сегодня, было очень много! Очень много, для одного, слабого человека.
В голове стали рождаться строчки. Благословенные стихи. Сколько раз они позволяли мне не сойти с ума. От переполнения болью и тоской. Слова рвались из меня наружу, выплескивались и несли освобождение и покой. Освобождая меня от горечи поражения и опустошая одновременно.

«Отчаянье»

В чутких пальцах, нервов моих, нити,
Тряпичной куклой дергаюсь на них.
Я рвусь из прошлого. Из душной сети,
Я задыхаюсь! Получив, под дых!

Беспомощный, испуганный ребёнок,
Параличом разбитый и дряхлеющий старик.
Лёд, под ногами, так прозрачно – тонок…
В один, смешались, безобразный лик.

Ушла надежда с верой. Стало пусто.
Я, постепенно привыкаю, болью, жить.
Лед, расколовшись, словно кости, хрустнул,
Я ухмыляюсь косо. А хочу завыыыыть!

Мне никогда ещё, так плохо не бывало,
Реальностью подавлен и ошеломлён.
Гнёт мыслей, как, кинжала,- жало.
Сквозь, стиснутые зубы, рвется стон.

Я выжжен изнутри, осталась оболочка.
Мечусь, как в клетку, заключённый зверь.
Мне смерть дала отсрочку? Иль осечку?
В глухой стене, ищу я, запертую дверь.

Наташа. Прошлое.
Меня привезли на тюрьму.
Тюрьма. Там мне, месяц назад, сообщили о моих диагнозах.
-Какой это был день? Наверно как всегда обычный, в тюрьме почти один день похож на другой. Это наверно из-за режима. Утром завтрак, после проверка. Все выходят из камеры, остаётся один дежурный. Он делает доклад. Четко, громко и ясно рапортует.
-В камере столько-то человек, чистота и порядок.
Камера рассчитана на 14 человек, но количество всегда в два раза больше. Стены серо-зелёные, потолки, когда-то были белыми. Но, от табачного дыма, постоянной сырости, цвет стал, серо-чёрный. Если стоять спиной к «роботу», напротив, в углу, находится «решка». Окно с железными прутьями, а поверх прутьев весит щит. Так что воздух почти не поступает. Сквозь маленькие отверстия можно увидеть маленький кусочек неба и если повезет, то и звёздочки. Вдоль стен стоят двухъярусные, железные «шконари». Кровати, на которых мы спим по очереди. Внизу спят, кто не первый раз в этих стенах и пользуется уваженьем. Наверху, «на пальме», спят «первоходы» и всякий «косячный» люд. Есть те, кто спит на полу. Это не очень хороший народ.. Детоубийцы, насильники и всякая нечисть. Пол цементный, но ровный. Между «шконарями» стоит «общак», а по бокам две лавочки. Это стол и лавки. Они отличаются, от обычных лавок, только тем, что железные и навечно вбетонированы в пол и приварены сваркой к «шконарями». С места их не сдвинешь. Вся камера завешана и перегорожена всякими шторочками, ширмочками, люстрами и рюшечками. Делается это всё вручную. Каждый обустраивает свои места по своему вкусу. Создаёт свой, неповторимый уют и старается хоть чем-то украсить, сделать более комфортным прибивание в заключении. Но перед каждой проверкой всё снимается и прячется, так как администрация тюрьмы запрещает весь этот домашний креатив. Обосновывая это тем, что тюрьма, не курорт, да и просмотру мешает. Единственное что разрешено это ширма на «толкане». А иными словами, шторка в туалете, вместо двери. Ширмы означает ограждения, границы, разделяющие личные территории «семей». В том же углу, где находиться туалет, находится раковина. В ней моется посуда, и принимаются утренние и вечерние, водные процедуры. В нашей камере ещё был сделан самодельный душ. Так что в тюремную баню, мы не ходили, а мылись прямо в камере. В баню ходили те, кому надо было доставить почту, «груза» на другие «продолы». Или увидеть, кого-то, пообщаться, да и себя показать.
Далее обед, ужин, проверка вечерняя. И спать. Хотя в нашей тюрьме днём все спали, а ночью нет. Ночью начиналась жизнь арестантов. Все «дороги» открывались, и начиналось общения между камерами и продолами. Общения в тюрьме, это жизнь.
-Почему жизнь? Просто общение в камере понятное дело, можно месяц пообщаться, два, а на третий уже и не о чём поговорить будет. Всю биографию не только сокамерницы знаешь, но и всей её родни. Да и «Васек» всяких, с какими ей удалось пожить и пообщаться. Так что без общения в тюрьме можно сойти с ума. По «малявам» знакомятся, общаются, любят, делятся проблемами, решают вопросы. Обговаривают, что говорить на суде, как лучше поступить. Тепло, ласки. Высокие и светлые чувства. Бывает, что закрывают братьев, сестёр, жён, мужей. А бывает, что и посредством такой переписки, совершенно незнакомый тебе человек, становиться близким и дорогим. Всё это и есть жизнь!
Тот день начался как обычно, с проверки. Я, на тот момент, уже, вроде и свыклась со своим огромным сроком, в одиннадцать с половиной лет.
-Ну, и что? Отсижу, а там глядишь, что-то скинут. Амнистии всякие, да и кто знает, что ещё может произойти в нашем законодательстве?
После проверки меня вызывают на больничку. В тюрьму приехали врачи с вольных больничек. Такое бывает часто.
- Интересно, что они мне могут сообщить интересного?
Захожу в кабинет. Светлый и просторный. Пахнет лекарством и хлоркой. Врач в перчатках что-то пишет.
-Странно?! Почему пишет в перчатках? Неудобно же? Она мне, мило улыбаясь, предлагает присесть.
-Присаживайтесь Брякунова.
Отмечаю про себя, что халат у неё, какой то грязный, да и весь вид небрежный.
-Хотя зачем я начинаю придираться к её виду?!
Начинаю, что бы не «катать вату» с ходу.
-Зачем вызвали? Пришли мои анализы повторные?
Вспоминаю наш ИВС.
Там мне медсестра говорила о ВИЧе и брали повторный анализ.
-Что ещё она говорила? Не помню. Как-то я отключилась и перестала думать об этом.
Врач не торопиться. Медленно просматривая моё дело.
-Что ты там новое хочешь найти? — думаю про себя – вот, бля, овца.
Она поднимает голову и смотрит прямо в мои глаза. Я вижу только ее губы. Я смотрю на них и они произносят, четко проговаривая каждый звук.
У вас пришёл «положительный» результат.
Ага?! – как дура удивляюсь я.
Начинаю вспоминать тогда тоже, что-то говорили о «положительном» результате.
–И, что это значит?
Она начинает рассказывать про имуннитет, про какие-то клетки, которые со временем пропадают. Имуннитет слабеет и человек умирает от любой, простой простуды. Шок, это слабо сказать! Первая мысль.
-И сколько живут с ВИЧем ?
-Да год, два можете прожить. Мы ещё сами не знаем об этом вирусе ничего. Это смертельное заболевание. Давайте я заполню карточку.
Мне задаются, какие то вопросы о здоровье, о способе инфицирования, о моих половых контактах, о тех с кем я употребляла наркотики. Закончив, врач поднимает глаза.
-Теперь вы стоите на учёте.
Она медленно и монотонно, стала зачитывать, что мне можно и чего нельзя. За, что я несу уголовную ответственность. Потом дала расписаться. И стала задавать вопросы дальше.
-Замужем или нет?
-Есть дети или нет?
Все вопросы в таком духе. Далее статья и срок. Услышав о сроке, изменилась в лице.
-Я, почему-то, подумала, что вы ещё подследственная.
Испугавшись своей оплошности, стала торопливо утешать меня.
- Но вы знаете, сейчас ведётся поиск лекарств. В общем, дальше она несла какой-то бред, который я уже не понимала. Мои мысли были далеко, они были рядом с дочерью, родными.
Мне стало страшно! Мысли одна страшнее другой, проносились в моей голове и разбивались, о стену, абсолютной, моей безграмотности в этом вопросе.
-Если у меня ВИЧ, могла я их заразить? Или я заболела, когда кололась на ИВСе? И как теперь ходить на свиданье, я ведь могу их заразить?
Столько вопросов! Начинаю спрашивать, но ответов не получаю, а может, просто не слышу их. Встаю и выхожу из кабинета. Она просит вернуться. Кричу дежурного, чтобы увёл меня в камеру. Все плывет, как во сне. Подхожу к камере, ко мне бежит наш фтизиатр тюремный. Недавно она делала мне «флюшку». Флюраграфию.
-А я за тобой посылала дежурных. Что на свиданье ходила? Родные приезжали?
-Нет,- говорю.
-А мне тут надо поговорить с тобой.
-Да я не хочу с вами говорить, со мной уже поговорили врачи.
-И что тебе сказали о диагнозе?
-Да сказали, что осталось жить год — два.
-Да ты что Наташа? – недоумевает она, кто из врачей такое мог мне сказать — Сейчас всё лечиться.
Она начинала меня злить. Явно мы разговаривали на разных языках или на разные темы. Хотелось послать её, куда подальше.
На ее лице видна борьба чувств. Недоумение и озабоченность комкают ее мимику.
-Подожди? А кто тебе мог сказать о туберкулёзе, если снимки только что привезли с областной больницы?
-Какой еще туберкулёз? Они мне про ВИЧ говорили.
Тут пришла её очередь растеряться. Лицо у нее на моих глазах бледнеет и вытягивается. Глаза округляются. На нем просто маслом выписана высшая степень удивления. Рот чуть приоткрыт, нижняя губка отвисла. Немая сцена, к нам едет ревизор.
-Так у тебя ещё и СПИД ?!
- Какого ещё….,- мысли в голове смешались. Паника!
-Так! Стоп, — говорю, я, ей – я вас не понимаю.
Тут наверно до неё доходит, что мы стоим на «продоле» и нас слышат дежурные. По сути она «спалила» меня и на всю тюрьму огласила мой диагноз.
Она просит дежурного, проводить меня в кабинет. Вот там-то, до меня и доходит, что у меня теперь шансов выйти, вообще нет! Печальным и сочувственным голосом, она мне лопочет, что мне подберут препараты. И, что бы лечение было эффективным, нужны деньги. И тогда они меня на ноги поставят. Она так это говорила, как будто, я уже лежу с уткой в больничной койке. Тут до меня стало доходить смысл её слов. Я начинаю приходить в себя, начинаю осознавать, что идёт «развод на бабло».
-Ну, и кого ты хочешь развести? Тётя?
Она покраснела, запыхтела и стала звать дежурного, что бы меня увели. И обиженно брякнула вслед.
- Всё равно сдыхать, а туда же.
Куда именно я не успела понять…. Рефлекторно схватила табурет, на котором я только что сидела, я запустила им, в неё.
Темнота. Открываю глаза. Лежу уже на кушетке. Рядом стояла милая санитарка, у которой я регулярно выпрашиваю витаминки, когда видела её на продоле с обходом.
-Что бушуешь? Давай уже, приходи в себя, а то там, на продоле кипишь из-за тебя.
Заходит «дубак», помогает подняться, — не сильно я тебя?
Не понимаю о чём это он? В голове шумит. Видя моё недоумение, объясняет,- пришлось тебя отключить!
-Нет, достаточно. Для одного дня это слишком .
Сажусь на кушетку и ошарашено оглядываюсь по сторонам.
- Отведи меня в мою камеру.
Сильно стучит в висках. Боль!

Саня. Вечер.

Реакция на постановку диагноза была странной. Мне хотелось говорить об этом всем встречным знакомым, мне хотелось пожаловаться хоть кому-то и получить сочувствие, хоть от одного — двух человек.
У своей бывшей школы я встретил Леху с Ксюхой. Мы в последнее время «двигались» часто вместе. Да и вообще дружили, если так можно выразиться, дружбой наркоманов. Само это утверждение вызывает скептическую улыбку. Есть ли дружба среди наркоманов. Но речь сейчас не об этом.
- Привет Санёк! Давненько тебя не встречал! Ну, как вылечился?
Ксюха, как всегда кинулась на шею.
-Ой! Привет! Я так рада! Поправился – оценила она меня взглядом, с ног, до головы.
-Да как вам сказать?! Понял кое-что…
Замялся я, меня это, в данный момент, интересовало меньше всего. Леха с Ксюхой были в веселом настроении, им было просто замечательно. Пока я был в реабилитации они тоже «перекумарили» и были на подъеме. Полная эйфория!
-Мы больше не наркоманы! – говорил весь их вид.
-Наркоманы,это те… Те кто просыпается на «кумарах», бежит на «пробивоны» и ворует и колется каждый день. А раз не «кумарит», то и все! Какие мы «торчки»?
Разубеждать их, что героин умеет ждать, я не стал.
-Пошли пивка попьем! Посидим нормально, расскажешь, что и как там, в Москве.
-Я не могу. И….
Я внутренне напрягся.
-Да что мне терять?!
-Короче, у меня СПИД! И фиг его знает могу я вас заразить или нет?! Так, что вот такая фигня!
Гордо заявил, я им, всю правду. Я был похож на мальчиша-кибальчиша в этот момент, который давал отпор буржуинам!
Они переглянулись и засмеялись.
Лукаво прищурившись, Леха нагнулся ко мне.
-Так и мы тоже. Чтож ты думаешь, мы же «торчали» вместе все. Сейчас пол — города инфицированных. Человек триста точно! Да все наркоманы сейчас ВИЧовые. Многие узнают и специально передозировку себе устраивают. Человек десять уже отъехало.
Я был разочарован. Это был первый удар по моей исключительности и ореолу мученичества. Внезапно мученический венок, поблёк и сполз мне на шею. Моя инфекция была не исключением, а банальным правилом. Теперь ВИЧ, стал неизменным спутником наркомании. Но пива все равно не хотелось. Сил было все меньше. Такие перепады чувств, эмоций, толпы мыслей и переплеты размышлений, выжали меня совершенно.
-Вот как? Ладно. До встречи, я пойду. Я к вам еще зайду.
-Ну, смотри, как скажешь.
Пора было домой.
Пока я шел до дома, утопая в жалости к себе и постепенно приближаясь к «срыву». Я накручивал себя эмоционально, жалел себя и мысленно представлял свои похороны.
До дома я дошел как то незаметно и без приключений. Автоматически переставляя ноги.
Придя домой, встретил мать.
-Привет. Был в больнице?
Повисла тягостная пауза. У меня еще было время подумать и не говорить. Была секунда, пол мига. Мать напряженно вглядывалась в меня. Суровое и такое родное лицо женщины, в одиночку, растившую двоих детей и тянувшую на себе бабульку. Для нее всегда, все было, более чем серьезно. Я редко видел ее смеющейся. Вся ее жизнь проходила на работе и дома. Она была винтиком в системе большой нефтедобывающей компании. Весь смысл ее жизни свелся к взращиванию своих детей, заботе о бабке и не любимой, механической работе. Я вдруг увидел всю ее жизнь. Всю целиком.
- Как ей наверно тяжело!
Стало невыносимо тоскливо. Серая, безрадостная жизнь.
-Говорить или нет?
Мать первая прервала молчание.
- Что тебе сказали в больнице?
- У меня какой то ВИЧ.
Мать с сожалением покачала головой. Лицо ее болезненно сморщилось.
-Так я и знала, так я и знала.
Запричитала она со слезливой болью в голосе.
-Говорила… Говорила я тебе.
А знала она все давно. Оказалось, что выявили меня давно, еще в феврале, когда я лежал в «наркушке», просто не успели сказать. Я уехал на реабилитацию.
Всё сообщили матери.
Я сильно вымотался за этот, первый день свободы
-Завтра… Завтра ма.
Закрывшись в своей комнате, как в бомбоубежище, я молча разделся. Мне хотелось только одного, — забыться и никого и ничего не видеть, не чувствовать , и не слышать. Я лег укрывшись с головой одеялом. Сил не было совершенно, приятная истома во всех мышцах приятно разлилась по всему телу. Я и не заметил, как провалился в могилу сна.

Наташа. Следующий день Тюрьма. Камера три.

Я была злой. Злой и молчаливой. Сердце покрыла корка льда. Меня ввели в камеру.
Не спеша и молча, я прошла к своей «шконке». Она была расстелена. Села. В камере все тоже молчали.
- Вот это и будет теперь моей жизнью. Этапы, пересылки, тюрьмы и зоны. Вся, моя оставшаяся жизнь, пройдет среди этих «вороваек», «пересидков», «ковырялок» и «коблов». Я тяжелым взглядом смотрела на камеру. Я их ненавидела. Ненавидела себя, «вертухаев», «мусоров». Меня начало трясти от напряжения.
Камера молчала. Они боялись трогать меня. Делали вид, что ничего вообще не произошло. Жизнь, с ее мышиной возней, продолжается. Копошились за своими ширмочками и шепотом общались. Что-то происходило в камере, а что?! Мне пока было непонятно. Ко мне подошли три бывалых «зэчки».
-Манюня. Тут ночью «запрет заехал», героин с анашой. Может «сварим», «вмажемся»?
- Да и тебе полегче станет. Отпустит. Расслабимся.
Я молча сидела и смотрела на них. Молчала и думала.
- «Вмазаться»? Смысл этого слова, с опозданием, доходил до моего сознания. То есть, взять героин. И загнать его себе в вену? И стать вновь бесчувственным животным. Животным, которому пофиг, и его ребенок? И ценности в жизни? И вообще все пофиг? В голове всплыли Санины стишки, которые он мне писал. Тогда я обиделась на него. А сейчас вот поняла, про что они.

«Любовь до гроба».

«Люблю тебя!» — сказала мне,
Я упрекать тебя не смею…
Как ты, живу в кошмарном сне,
И героин люблю.
Чуть – чуть сильнее!

Хочу счастливым и здоровым быть,
Чтоб жизнь была прекрасней и длиннее.
Хочу детей, своих растить.
Но героин хочу!
Чуть – чуть сильнее!

Поэтом знаменитым, я желаю стать.
И заработать много денег побыстрее.
Люблю сестру, бабульку, люблю мать.
Но героин желаю! И люблю, — сильнее!

Что делать? Виноват, во всём, я сам.
Тону в теченье, «Белой речки», быстром.
Я, на себя поставил, и попал в капкан.
И «кайфу» отдаюсь, со страстью мазохиста.

Логично. Мы, за всё, должны платить.
Сполна, собой мы расплатились оба.
Продолжим? Бросим? Жить? Любить?
Как любят героин…. До гроба.

- А где героин? Несите его сюда.
По камере прокатилась волна радостного возбуждения. «Шкура ходила у многих». В камере стало веселее. Я, с интересом, наблюдала за происходящим. За ажиотажем.
-Мыши. Засуетились. Хотят кайфа… Щас я им устрою кайф! Щас они у меня «вмажутся»!
Девки принесли героин. Большой пакет героина. Грамма три. Ложку, вату. Принесли «баян». Один на всю «хату». Старый, замызганный «баян», с тупой иглой. Я взяла героин в руку, взвесила его, раскрыла ладонь.
На ладони лежал целлофановый пакет с белым порошком. И вот из – за этого дерьма, мне вчера дали одиннадцать с половиной лет строгого режима?! Из – за этого порошка я лишилась семьи?! Не могу быть рядом с мамой и дочкой?! Из – за этого говна, мы разменялись, как последние дешёвки с Саней?!
На глазах у всей камеры я прошла к «параше» и выкинула туда «баш». Резко развернулась и в упор уставилась на сокамерниц. Меня просто трясло от злости.
-Что суки? «Вмазаться» захотели? «Кайфу» вам падлы? За дозу продаться готовы? Ну, что встали, овцы? Быстро по «шконорям»! Я, вам сейчас устрою жизнь весёлую мрази!
Меня «накрыло». Аффект! Я была готова порвать любую из них и всех сразу. Они испуганно затихли и расползлись по «хате». Тишина.

С тех пор я просто возненавидела наркотики и наркоманов. Тем более, что по тюрьме прошел «прогон общего характера». А говорилось в нем следующее.
«Каждый уважающий себя арестант не станет употреблять наркотики. Если кто-то скроет, что кто-то продает или употребляет наркотики, будет жестоко наказан. Вплоть до того, что будут «выламывать» с «хат».
«Люди» обосновывали это тем, что весь «общак» прокалывается. Начинаются «разводы» и «беспределы» в тюрьмах. Что каждый уважающий себя арестант не должен опускаться до скотского уровня и беспредельничать на «кумаре». Постанова была по сути правильной и грамотной.
Вот под этот «замес» и мой приступ безумия, попала моя «хата». Этот приступ агрессии лишил меня сил. На утро я проснулась другим человеком. Что-то внутри меня оборвалось. Сломалось и поменялось. Больше я не была, той, «Манюней». Я стала другой. Я не могу объяснить что, но что-то во мне безвозвратно и необратимо поменялось. Терять мне было больше нечего. Я «проторчала» свою жизнь. «Проторчала» семью и своего ребенка. Я «проторчала» себя. Наркотики отобрали у меня все. Уважение к себе и веру в будущее. Но об этом знала только я. И никто другой об этом не должен был знать. Для других я так и должна была оставаться той, старой «Манюней». Беспрекословным авторитетом и справедливым «смотрящим». Беспредела я не терпела. Это знали все. Многие бы хотели попасть в мою «хату».

Декабрь 2005 год. Москва.

-Вот и все! Я его закончил. Во время, во время. Без пятнадцати шесть. Пора за Дашкой в школу. Такая прикольная. Семь лет ребеночку. Ученица. Болтает, без умолку. Вся в меня.
Набираю на мобиле Наташкин телефон. Дежурное.
-Привет. Как дела? Домой когда приедешь? Завтра?! А как же я на работу пойду?
Слушай….Я понимаю, что ты ответственный человек. Консультант по химической зависимости. Да еще и выздоравливающая наркоманка с ремиссией в два года.
Повисает пауза.
-Да не умрут твои наркоманы без тебя. У вас там что? Работать больше некому?
Ты вот освободилась уже черт знает когда, а все как «смотрящая». Тебе что? Больше всех нужно?
-У меня тоже были свои планы. Мне нужно в офис, на Ленинский. Понимаешь? У меня важная встреча с журналистами из Швеции. Из Швеции! Деньги на проект нужны.
-Что значит езжай?! А Дашку на кого я оставлю?
-С собой взять? Блин….
-Ладно. Разберусь. Слушай, я закончил рассказ. Ну, фиг его знает?! Мне нравится. Думаю, что нормально для неопытного литератора. К тому же с ним мистические вещи происходят. Дал на днях черновик одной девочке, она недавно только перестала «торчать». А она своему другу, тоже только-только начинает учиться жить трезво. Так…. Она,-ему, его в дорогу дала почитать. И, прикинь! Он его читает, а утром ему домой звонят из СПИД — центра и говорят, что анализ на ВИЧ — положительный! Офигеть просто!
-Да. Звонила мне днем. Хорошо, говорит, что я его прочитала. И он тоже. А то, наверно, все бы по-другому могло быть. Вот такие проявления Высших Сил.
-Нет. Тот кусок, где я писал, как Александр Васильевич, переквалифицировался из прокуроров в адвокаты, я вставлять не стал. А куда я его вставлю? Ну, помог он тебе, освободится на семь лет раньше…. Честь ему и хвала! Он посадил, он и вытащил. Я наверно стишком его закончу. Ну, посмотрю еще.
-Ладно. Давай. А то, у меня денег мало на счете.
Покормлю, покормлю. Нет, не забуду. Все. Жди чуда! Не гоняй! Живи и давай жить другим!
-Конечно, прикалываюсь. А, что мне еще остается?
Ага.
Пока.
Я тебя тоже….

Рождён любить – научен, ненавидеть,
К тому, что вокруг волки привыкал.
И чтоб ни кто, не смел меня обидеть,
И слабости моей не мог увидеть,
Клыки я скалил, лаял и рычал.

Не доверяя людям, глухо замыкался.
Хотел казаться кем — то, а не быть.
Ко мне с добром, — надменно улыбался,
Со злом… Со страху огрызался,
Старался всегда первым укусить.

Одних я недолюбливал за слабость,
За злобу ненавидел я других.
Молчал, когда торжествовала подлость,
И в тайне проклинал себя за робость,
Но утешался: — «Дело, как бы, их».

Запутался в себе и потерялся.
Так крест, по жизни, свой и нёс.
Не тут, ни там…. Я вечно сомневался.
Не знал, как жить. И умереть боялся.
Бродячий, одинокий, злобный пес.

Настало время сбросить маски,
Отмыться и отчиститься навек!
Забыть про ложь, вранье, «отмазки».
Я не скажу, что все, как в сказке,
Но больше я не пес! Я человек.

6 ноября- 5 декабря 2005 года.